Драма на трех страницах - Александр Пономарев

таится какой-то смысл. Надо лишь суметь его образмерить, извлечь.

Снова шаркающий шаг.

— Мне твой отец звонил, сказал, ты ему нахамил и бросил трубку.

Молчание.

— Толь, ну сколько можно-то? Думаешь, мне легко? — Бабушка больше не ругается и выглядит изможденной. Когда она успела так состариться?

Толик медлит, но все-таки встает и приобнимает её за плечи.

— Извини, бабуль. Погорячился.

Бабушка растерянно приподнимает брови.

— Я пойду за продуктами схожу.

— Ладно, сейчас список дам… А ты чего это подорвался так?

— Проветриться надо. Ну и кто, кроме меня, сходит.

Бабушка ищет бумажку с перечнем продуктов, а Толик идёт в прихожую и натягивает потертую ветровку, проверяя карманы.

«Кто кроме меня? Никто».

Четыре.

На городском кладбище людей собралось много, половину Толя даже не знает. Он смотрит, как гроб медленно опускается в яму, убирает руку с бабушкиного плеча, подходит к могиле, зачерпывает горсть земли и кидает её на крышку.

— Спи спокойно, дедуль.

Отец купил билет на самолет, но рейс задержали, и он только-только, весь красный от спешки, приехал на похороны. Обнимает бабушку и Толю, говорит какие-то дежурные фразы, а потом, уже в кафе, даже произносит долгую, красивую поминальную речь. Дома они с бабушкой снова спорят, в этот раз, кажется, насчет переезда и «не в моем возрасте».

Всё это будто проходит сквозь Толю, не откладываясь в голове, не отзываясь в сердце.

Через неделю отец улетает. В этот раз никаких прогулок, общение с ним тоже не клеится. Толя решает лишний раз ему не звонить. Если тот захочет, свяжется сам, в конце концов.

Но отец не хочет, делая исключение разве что по праздникам.

Толя перебирает дедушкины вещи. Особенно тщательно он исследует большой книжный шкаф: там находятся не только редкие издания, но и письма, черно-белые фотокарточки, коллекция марок и даже старенький проектор для слайдов.

На верхней полке Толя находит коробку, открывает крышку. Внутри пара фотографий, на этот раз цветных.

Толя берет одну в руки и резко хватается за полку, чтобы не упасть.

Судя по дате, снимку три года. На нем улыбающийся отец, какая-то женщина и две девочки-близняшки детсадовского возраста, сидящие у них на руках. Толя переворачивает фотографию и читает надпись: «Ваши внучки, Катя и Вера».

Голова кружится, лицу становится щекотно, и крупная капля солёной воды падает прямо на глянцевую бумагу. Толя быстро смахивает её и вытягивает руку перед собой, чтобы фотография не намокла.

— Толенька, ты долго ещё?

В комнате появляется бабушка. На осознание уходит лишь пара мгновений, после чего она неожиданно быстро семенит к внуку и прижимает его к себе.

— Толька… Ох, Толенька… — повторяет она снова и снова, пока он рыдает, вжавшись в ее плечо.

Пять.

Толя идет по улице с особым чувством свободы. Ему восемнадцать. У него в кармане трудовая книжка, завтра на карточку капнет подрасчёт за работу в кол-центре.

Дома Толю ждет серьезный разговор.

— Тош… Папа возвращается.

— Ммм… — мычит Толя в ответ, жадно закусывая ложку супа черным хлебом. — Надолго?

— Надолго, Тош. Бизнес, говорит, прогорел из-за пандемии. Жена ушла. Вот он и…

Толя долго смотрит на бабушку, переваривая не только суп, но и новость.

— Так он типа… Навсегда, что ли?

Бабушка мнётся прежде чем ответить.

— Похоже, что так.

— И когда?

— Через три недели. Я тебе хотела раньше сказать, но не знала, как ты отнесешься. Я понимаю, ты на него обижаешься, но он же твой отец. Помиритесь…

Толя расплывается в улыбке.

— Я так рад, бабуль.

— Правда?

— Да, очень. И я тоже хотел с тобой серьезно поговорить.

Вокзал. В груди щемит, но Толя отмахивается от этого чувства. Теперь всё совсем, совсем по-другому.

Двери открываются. Один за другим вываливаются на перрон люди. Толя ищет взглядом знакомую фигуру,

Вот он. Отец.

Худой и какой-то… маленький. На лице прибавилось морщин, на голове — седины. Он идет навстречу медленной, чуть прихрамывающей походкой, совсем не такой, какую Толя помнит из детства.

Они смотрят друг на друга, испытывая неловкость, и каждый не знает, как начать разговор.

— Ну здравствуй, сын. Ты так вырос. — Отец ставит скудный багаж на землю и распахивает руки для объятий. Толя лишь протягивает ладонь, и они обмениваются рукопожатием.

— И тебе не хворать. — После небольшой паузы, Толя продолжает: — Хорошо, что ты вернулся.

Отец улыбается.

— Да я и сам рад. Давно хотел, но Москва эта… Всю душу высасывает, не вырвешься. Ну что, поехали домой?

Толя качает головой и достает из кармана блокнот.

— За бабушкой присмотр нужен. Я тут тебе написал, какие она лекарства пьет, когда к врачам ходит. Контакты подружек её и соседки, Татьяны Васильевны, на всякий случай. А сам я уезжаю, — Толя кивнул в сторону путей, — ближайшим рейсом.

— Куда? — Отец выглядит потрясенным.

— В Москву. В Бауманку поступил. Только бабушку оставить боялся. Но теперь не боюсь. — Толя улыбается и хлопает отца по плечу.

— Как это? Мы так не договаривались…

— А мы вообще никак не договаривались.

Снова гнетущее молчание.

— В общем, езжай домой. А я к камерам хранения, за чемоданами. Созвонимся.

Быстрым шагом Толя удаляется, оставив ошарашенного отца стоять посреди платформы. Сердце в груди выдает гулкое «тудум-тудум», как будто уже село в вагон и мчится далеко-далеко.

Никто больше не играет в прятки.

Алексей Канищев. ИСПОВЕДЬ СМОТРЯЩЕГО НА РЕКУ

«Я — это не моё тело. Я — это не мои мысли. Я — это не моя работа. Всё, что я могу наблюдать — это не я. И кто же тут я?»

Павел сидел на перевёрнутой лодке на берегу реки и смотрел, как буксир, натужно гудя старым