Моряк из Гибралтара - Маргерит Дюрас

Какое-то время она молчала. Я встал и подошел к борту. Она окликнула меня.

— Это так трудно, — проговорила она, — делать что тебе хочется, иными словами, изменить свою жизнь. Так что будь осторожен.

— А потом?

— После чего?

— Ну, после Шанхая.

— Я ведь тебе уже сказала. Хозяин яхты поехал в Соединенные Штаты разводиться. Жена согласилась на развод в обмен на приличные деньги. Сразу же после развода я вышла за него замуж. Он назвал яхту моим именем. Я стала богатой. Бывала в высшем свете. Даже брала уроки грамматики.

— Тогда ты еще не собиралась искать его?

— Нет, эта мысль пришла мне много позже. Не думаю, чтобы я вышла замуж ради этого, нет, не припомню такого. Правда, когда мне впервые пришла в голову эта мысль, я действительно подумала: надо же, как все удачно сложилось, я ведь могу позволить себе искать его. Сам понимаешь, искать человека таким манером — это ведь роскошь, которая стоит кучу денег.

— Это что, пока ты была замужем, у тебя появилась привычка спать… с кем попало, да?

Она замолкла, ошарашенная моим вопросом, потом, вроде извиняясь, ответила:

— Знаешь, временами я старалась быть ему верной женой, но у меня как-то никогда не получалось.

— Зря старалась, не стоило и труда, — со смехом возразил я.

— Я тогда еще была молодая, — пояснила она. — У нас на яхте была веселая жизнь. Он каждый вечер устраивал то вечеринки, то танцы, хотел заставить меня забыть…

— Море, — заметил я, — матросы на мачтах…

— Да, — улыбнулась она, — но для них, что такое для них эти танцульки, им подавай другое…

— Еще бы…

— Чем больше я глядела на расфуфыренных гостей, тем больше думала о мужчинах, которые где-то там, в трюмах, прислушиваются к звукам наших вечеринок, что он устраивал, стараясь заставить меня забыть одного из них. Я убегала туда, в трюмы, и, случалось, изменяла ему. И вот однажды…

Она посмотрела на часы.

— У меня больше нет времени, — пояснила она.

— Да нет, почему же, у нас его сколько угодно. Нам ведь некуда спешить.

Она снова улыбнулась.

— Так вот, в один прекрасный день он решился на совсем уж крайние меры. Взял и велел огородить верхнюю палубу решеткой, так что оттуда мне уже никак было не попасть во все остальные помещения яхты. Все гости были высажены на берег, потому что дурно обо мне говорили.

— И что же они такое о тебе говорили?

— Да уж не помню, кажется, что-то вроде: против натуры не попрешь, сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит…

Она долго смеялась. Потом продолжила:

— И вот мы остались с ним вдвоем, жить на верхней палубе и глядеть друг на друга. Я пообещала ему, что не стану выходить за ограду. И сделала это вполне искренне, от чистого сердца, потому что понимала, раз уж он дошел до таких крайностей, как бы у него и вправду окончательно не помутился рассудок. Но это не решило дела. Шли недели. Потом месяцы. Целыми днями я сидела на солнышке, растянувшись в шезлонге, и читала, читала, читала без конца. Теперь все то время представляется мне каким-то долгим сном. Но именно тогда, во время этого долгого сна, я копила силы на оставшуюся жизнь. Иногда, желая сделать ему приятное, я интересовалась то ближайшими стоянками, то широтой, то глубиной бездонных пропастей, что разверзались под нами. Потом снова углублялась в свое чтение. Нет, не думай, что я притворялась, я и вправду была исполнена самых благих намерений. Искренне старалась поверить, что можно жить и так, конечно, немного чудно, но почему бы и нет… Похоже, и муж мой тоже в это поверил, во всяком случае, подозрительность его явно притупилась.

А потом, потом наступил день, когда нам пришлось сделать остановку именно в Шанхае. Кажется, это было как-то связано с мазутом, можешь себе представить, если уж мы зашли в этот порт, значит, другого выхода не было. И вот там-то я, так сказать, наконец очнулась от сна, и на сей раз навсегда.

Приплыли мы туда ранним утром. Мы уже проснулись и читали за своей загородкой. Я бросила книгу. И смотрела на этот город, где я так долго и безуспешно искала его. А муж сидел рядом и наблюдал, как я смотрела. Он тоже перестал читать. В полдень я попросила у него разрешения спуститься на берег и немного прогуляться. Он ответил: «Нет, вы не вернетесь назад». Я возразила, что, мол, его уже давно нет в Шанхае, чего же тут опасаться, просто мне хочется часок прогуляться по городу, не больше часа, вот и все. Он ответил: «Нет, пусть даже он уже не здесь, вы все равно не спуститесь на берег». Я попросила, пусть пошлет со мной кого-нибудь из команды, если так ему будет спокойней. Он сказал: «Нет, я не доверяю ни одному человеку». Тогда я спросила, неужели он считает, что вправе запретить мне выйти в город, не кажется ли ему, что ни один мужчина, кем бы он ни был, не вправе совершать такое насилие над женщиной, кем бы она ему ни приходилась. Он ответил, что вправе, потому что он всего лишь пытается для моего же блага помешать мне совершить безрассудство. После этих слов я уже больше ни о чем его не просила. Было видно, что он очень мучается, но я знала, что все равно ни за что не уступит. В полдень мы ничего не ели. Каждый в своем шезлонге, мы сидели и только ждали, когда наконец отплывем. Он прекрасно понимал, что я готова убить его, но, видно, считал, что иначе и быть не могло, и ему это было безразлично. Так прошел день. Наступил вечер. Тьма окутала весь город. А мы все так же сидели и ждали, когда отплывем. Он — ни на минуту не сводя с меня подозрительного взгляда, и я — готовая убить его. Город осветился огнями и сделался красный. Его свечение доставало до палубы, где мы за своей решеткой сидели и глядели на него. До сих пор как сейчас помню лицо мужа в этом освещении. Я еще раз попросила разрешения выйти в город, пусть бы даже с ним, если хочет. Он ответил: «Нет, не могу, лучше уж убейте меня». Яхта отплыла где-то около одиннадцати. Время тянулось бесконечно, пока город наконец не исчез в ночи. Сама не знаю, почему я тебе все это рассказываю. Должно быть, потому, что с этого самого дня у меня снова появилась какая-то надежда, я хочу сказать, я начала верить, что смогу бросить мужа, что, возможно, в один прекрасный день смогу начать жить по-другому, не так, как жила тогда. Как? Ведь таких вещей никогда ясно себе не представляешь, скажем, как-нибудь повеселей, поинтересней, что ли. С того самого страшного дня, когда я глядела, как над Шанхаем опускались грязные сумерки, жизнь с мужем мало-помалу сделалась для меня вполне терпимой. Мне казалось, что теперь я смогу бросить его с такой легкостью, что время побежало совсем незаметно. И все-таки понадобилось целых три года, пока я и вправду ушла от него. Ты ведь и сам говорил, лень… Но, даже если можешь очень долго ждать, пока не сделаешь, что решил, это вовсе не значит, будто ты вообще не способен это сделать. Я это сделала, но только три года спустя.

Прошел год, мы были в Париже. Когда он говорил мне о будущем, я улыбалась, как, конечно, никогда не могла бы улыбаться, если бы верила в будущее вместе с ним. Я была с ним ласкова. Неужели он иногда верил, будто я могла забыть своего матроса с Гибралтара? Как знать, может, и верил. Но, во всяком случае, это продолжалось недолго, от силы год.