Пророчество Апокалипсиса 2012 - Гэри Дженнингс

Старик остановился и воззрился на меня. Глаза его изучали мое лицо.

Видно, хотя вопросов у меня было полно, ответов на них ждать не приходилось.

— Я для такого путешествия слишком слаб здоровьем, — сказал Звездочет. — Это сейчас на пользу нам обоим. Таковы, уверен, были соображения правителя.

— Но что там насчет Стражей?

— Они сами узнают о твоем прибытии. Сами найдут тебя в Тахине.

Старик вроде бы и не молчал, но ухитрялся ничего мне не сказать.

— Если они Стражи, то что сторожат?

Звездочет жестом велел мне кончать с вопросами, и я послушно закрыл рот. Другое дело, что из головы эти вопросы никуда не делись. Я был сбит с толку. И напуган.

— Ты должен справиться, — заявил он.

— Справиться с чем?

— Твоя задача — рассказывать правителю о своих наблюдениях за звездами и истолковывать увиденное. Он станет полагаться на твои слова при принятии решений.

— Понимаю.

— Нет, боюсь, ты не совсем понимаешь. Большую часть времени небо вообще не меняется, а вот твое толкование увиденного должно будет меняться на основании того, что сообщит тебе правитель о решаемой задаче. — Он взял меня за руку. — У нашего правителя много врагов. Все это трусы, которые никогда не посмеют выступить открыто, но всегда готовы нанести предательский удар кинжалом в спину. Если он совершит серьезную ошибку, они наберутся храбрости и сделают это. И ты ни в коем случае не должен помогать врагам, давая правителю дурные советы.

— Но как я могу…

— Он будет полагаться на тебя, из-за твоих звезд. И также не допусти промашки, когда тебя станут испытывать Стражи. — Он крепко сжал мою руку. — Будь осторожен, сынок. Если ты не пройдешь испытание, они вырвут твое сердце. Их не остановит даже правитель.

Ай-йо!

Ближе к вечеру я возвращался после очередного сеанса наблюдений, во время которого пытался найти лишнее подтверждение точности наших расчетов времени, и мысли мои все еще блуждали где-то между звездами. На землю меня заставил спуститься слуга, сообщивший, что Звездочет желает видеть меня в темацкале, Доме жары.

Дом жары представлял собой маленькое круглое строение, имевшее форму улья. После того как в центр помещали раскаленный кусок огненного камня[22], дверь закрывалась, чтобы удерживать жар внутри. Люди сидели внутри голые и потели, а разложенные по камням пучки лекарственных трав делали пар целебным. Это парное помещение использовалось не просто для очищения тела, но для исцеления ран и хворей, равно как и для освежения духа.

С тех пор как его стали подводить и глаза, и ноги, Звездочет посещал темацкаль почти каждый вечер и, бывало, приглашал меня, чтобы обсудить нашу работу или другие важные вопросы.

У входа в Дом жары я помедлил: разделся, снял сандалии и, уколов член иголкой из шипа агавы, выдавил капельку крови, дабы почтить Темацкальтеки, богиню парной. Статуя богини стояла перед входом, и я уронил капельку крови в чашу у ее ног, где она смешалась с кровью явившегося ранее Звездочета. Войдя, я, прежде чем закрыть за собой дверь и вернуть помещение во тьму, бросил на старика быстрый взгляд. Он сидел, откинувшись назад, тело его блестело от пота, глаза были закрыты, словно во сне.

Я сел напротив него и стал ждать, когда он скажет, зачем меня позвал. Скоро и меня стало пробирать ароматным жаром, пот начал пощипывать кожу. Наконец Звездочет едва слышно пробормотал мое имя, и я тут же отозвался.

— Ты звал меня, Благородный?

— Да-да, я послал за тобой, Койотль из племени людей-псов. Или это уже не про тебя? Ты теперь Койотль из великого народа тольтеков, да? Гусеница превратилась в бабочку?

— Да, Благородный.

— Теперь ты бабочка, но, возможно, настанет день — и ты воспаришь орлом. Оправдаешь ли ты возлагаемые на тебя надежды? Или боги уготовили для тебя иную стезю?

Я пробормотал что-то невразумительное — а что еще оставалось? Порой мысли Звездочета витали неведомо где, и что он имел в виду, бывало понятно только ему.

Однако когда снова повисло молчание, я вдруг, даже в темноте, почуял на себе его пронизывающий взгляд. Видать, дело обстояло серьезно.

— Слушай меня, друг Койотль, и слушай внимательно. Не будь со мной эти три года тебя, я не смог бы так продвинуться к завершению Календаря долгого счета. А еще важнее, что ты для меня как сын. Думаю, тебе понятно, что я желаю тебе только добра.

— Я верю тебе всегда и во всем, — не раздумывая указал я.

— У меня плохие новости. Близкий нам обоим человек злодейски убит. И тебе не следует даже пытаться выследить убийцу и отомстить. Более того, ты не можешь позволить себе такую роскошь, как гнев, жалость к себе или раскаяние. Тебе необходимо быть твердым, будто камень. Ты должен сосредоточиться не только на нашей работе, но и на своем выживании и, надеюсь, на своем продвижении. И то и другое зависит от того, как пройдет путешествие. Если ты позволишь печали и гневу отвлечь тебя от главного, тебя ждет провал, а значит, я так и не закончу Календарь, а ты не овладеешь священными письменами и не запишешь для потомков откровения божественного правителя. Так вот, сегодня рано утром Цветок Пустыни подверглась нападению. Враг связал ее, заткнул рот кляпом, жестоко изнасиловал, а потом убил, специально оставив у нее в животе этот кинжал — как личный знак!

То был обсидиановый нож с рукояткой, инкрустированной серебром и бирюзой. Тот самый, который Цветок Пустыни, похитив, передала мне и который я, по ее настоянию, просунул сквозь решетку в клетку Теноча.

— Я не виню тебя в воровстве, несмотря на то что кинжал пропал из моей спальни в ночь твоего появления в моем доме, не обвиняю и в том, что ты передал его Теночу, хотя ацтек бежал именно с помощью ножа, перерезав глотки двум спящим часовым. Я не обвинял тебя тогда, не собираюсь обвинять и сейчас. Уверен, у тебя были для этого достойные основания. Однако помни об этом всякий раз, когда тебя будет искушать гнев, жалость к себе, жажда мести или раскаяние. У тебя слишком много важных дел, дел, которые требуют от тебя неколебимой стойкости и усердия. Ты должен полностью сосредоточиться на них и не можешь позволить себе отвлекаться. На кон поставлена твоя жизнь, будущее, наша работа. Все зависит от твоей сосредоточенности на этом в ближайшие несколько месяцев. Сможешь ли ты ни на что не отвлекаться? Сможешь ли оставаться твердым как камень?

Я должен был ответить «да». Сказать иное значило признать свою причастность к бегству Теноча, и, хотя Звездочет подозревал меня в этом, я знал, что моего признания он не хочет. Признайся я в своем поступке, это стало бы для старика тяжким ударом.

Мое лицо осталось бесстрастной маской, не выдававшей охвативших меня чувств.