Человек, ставший Богом. Мессия - Жеральд Мессадье

– Стены Иерихона пали от звука труб Иисуса Навина, – ответил Иисус, весь напрягшись от волнения.

– Иерихон был осажден, малыш, – возразил Годолия. – Но кто же возьмет в осаду Храм? – И, не получив ответа, он почти с вызовом повторил: – Кто же возьмет в осаду Храм?

Этот тон вывел Иисуса из себя. До сих пор он разговаривал с серьезными собеседниками, однако этот был чересчур тщеславным. Он сделал глубокий вздох и сказал:

– Города могут быть осаждены изнутри.

Победоносная улыбка погасла на устах Годолии, зато озарила лица Маттафии и Ебенезера. Годолия наклонился к мальчику и резко спросил:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Разве Господь нуждается в крепости? Разве он нуждается во дворце? Чем выше стены, тем больше врагов. Этот храм представляет собой крепость. В Книгах написано, что все крепости рассыплются в прах и только слава Иеговы останется вечной.

– Все это не имеет ни малейшего смысла! – воскликнул Годолия. – Ты не сможешь стать священником, если говоришь подобные глупости!

Иисус окаменел, охваченный сильной тревогой. Он спрашивал себя, как ему исправить допущенную оплошность.

– Подумай немного, – сказал Годолия, вновь обретя хладнокровие. – Разве можно допустить, чтобы у нас не было Храма? Или, может, мы должны довольствоваться грязной хижиной?

Иисус устал. Он смутился и, разволновавшись еще больше, опустил голову. Да, сам Господь повелел Соломону построить первый Храм. Но этот? Он молчал так долго, что три священника и Ионафан забеспокоились, как бы у мальчика не помутился рассудок. Наконец Иисус поднял голову и спросил:

– Где новый Соломон?

Иисус снова бросил тревожный взгляд на дверь. А там уже собралась толпа. Иисус узнал отца, мать и тех, кто, как он теперь знал, были его братьями. Иосиф первым сделал шаг вперед.

– Где ты был? – жалобно спросил он. – Мы искали тебя по всему Иерусалиму! Почему ты так поступил?

– Вы должны были бы догадаться, что я пойду в дом моего Отца, – ответил Иисус.

Они с ужасом переглянулись.

– Это твой сын? – спросил Ебенезер. – Это ты его учил?

– Да, – сухо ответил Иосиф.

Годолия, нахмурив брови, пристально смотрел на Иосифа.

– Кажется, я узнал тебя, – наконец сказал он. – Не ты ли Иосиф из Давидова племени? Не ты ли Иосиф из Вифлеема, сын Иакова? Не ты ли был здесь священником тринадцать лет назад? Не ты ли работал на строительстве этого Храма? Не ты ли бежал из Иерусалима после казни Александра и Аристовула?

Теперь уже Иисус с удивлением смотрел на отца. Иосиф работал на строительстве этого Храма! Так почему же он хотел, чтобы Храм был разрушен?

– Да, – с вызовом ответил Иосиф.

– Все становится ясным, – сказал Годолия.

– Все и так было ясно, – возразил Иосиф, беря сына за руку и увлекая к двери.

– И все же этот ребенок мог бы стать хорошим учителем для любого священника, – пробормотал Годолия.

Но никто не обратил внимания на его слова.

Всегда не хватает денег, – пожаловался Иона после того, как были отданы швартовые, удерживавшие их корабль у пристани в порту Ашкелона. – Раз уж я пересек море, то вполне мог бы отправиться в Египет. Но для этого мне пришлось бы влезть в долги, а мой отец ни за что не одобрил бы такой поступок.

На корабле было довольно шумно, поскольку капитан отчитывал матросов – он был недоволен тем, как некоторые товары, в частности амфоры с галилейским вином, были закреплены в трюме. Матросы, в свою очередь, жаловались, что крепеж, который должен был удерживать сосуды, сгнил. Затем споры в трюме, куда спустился капитан, чтобы преподнести урок мастерства укладки и крепления грузов, затихли.

– Мой дорогой Иона, – заговорил Эвкрат, облокотившись на перила, – вы купили достаточно статуй, драгоценностей из слоновой кости и кораллов, сандалового дерева, сирийских шелков, жемчуга и благовоний, чтобы по возвращении открыть лавку. Конечно, денег, которые вы потратили, вполне хватило бы, чтобы добраться до Геркулесовых столбов. И все же мы увидели Пергам, Кипр, Антиохию, Иерусалим… В Тире вы устроили разорительный праздник, а излишества, которые вы себе позволили на нем, уложили вас на два дня в постель.

– Я позволил Моностатосу, да превратит его Медуза в камень, увлечь меня! Но эти танцы! Ах, эти танцы!

– Моностатос всего лишь послушался демона, вселившегося в вас. Впрочем, вы, похоже, относитесь к миру как к бескрайнему саду наслаждений. Но что вы будете делать потом?

– Я увижу остальной мир – Ольвию, Пантикапей, Экбатану, Ктесифон, Баригазу, Калькутту, Тапробан, да, да, Тапробан! Мне говорили, что там тоже восхитительно танцуют… Я поеду на край света, чтобы испить расплавившихся жемчужин на берегу фосфоресцирующих морей, в которых водятся поющие рыбы!

Эвкрат рассмеялся. Корабль все дальше уходил от Ашкелона. Архитектор скользил рассеянным взглядом по берегам Палестины, купавшихся в золотистых солнечных лучах.

– Мне кажется, – сказал он, – что мы почерпнули у иудеев достаточно новых знаний, чтобы посвятить многие вечера философским размышлениям.

– Да, да, – пробормотал Иона, с наслаждением вдыхая первые соленые брызги, напоминающие о скором возращении домой. Затем, обернувшись к Эвкрату, он спросил: – А что, собственно, я узнал? Вы, похоже, всегда замечаете больше, чем видят мои глаза.

– О! Столько всего, что даже не знаю, с чего начать… Опасности гностицизма… Искусство приготовить ужасающее бедствие…

– Не могли бы вы выражаться яснее?

– Гностицизм, дорогой Иона, – это философия, отражающая древнюю слабость человеческого разума. Не способный вообразить иной порядок вещей, отличный от того, который предстает перед его глазами, твердо убежденный, что именно он представляет собой высший уровень всех живых существ, о ли не сказать вселенной, человек, что вполне естественно в этом случае, склонен воспринимать крушение своих надежд как несправедливость. Подобно ребенку он заботится лишь о себе и приписывает свои несчастья сверхъестественной зловредной силе, которую он называет злым богом. Следуя собственной логике, он считает, что если есть злой бог, значит, существует и добрый бог. Разумеется, человек отождествляет себя с хорошим богом, которому посвящает многочисленные жертвы, причем в своей наивной хитрости он порой доходит до того, что приносит жертвы и плохому богу, не желая вызвать у него раздражение и зависть. Человек полагает, что хороший бог разделяет его страдания, как это явствует из поэм Гомера, где герои убеждены, что в тех или иных обстоятельствах к ним благосклонно относится тот или иной бог. Вне всякого сомнения, хороший бог всегда находится на ножах с плохим богом. Поскольку все мы смертны, но убеждены, что смерть представляет собой абсурдное несчастье, которое никогда не случалось бы с нами, если бы власть вершил хороший бог, мы делаем вывод, что на земле плохой бог всегда одерживает победу над добрым богом. Это означает, что материальный мир является империей плохого бога. Однако поскольку с этой идеей трудно свыкнуться, мы также предполагаем, что в невидимом мире добрый бог берет реванш. Именно так полагают иудеи, которые не мыслят жизни без душевных страданий.