Правда об Иване Грозном - Наталья Пронина

Падение Полоцка – момент высшего успеха России в Ливонской войне. Русская армия заняла ключевую крепость на Западной Двине, в устье которой находился крупнейший ливонский порт Рига и совсем близко была Вильна. Сокрушительный натиск Ивана Грозного вызвал страх не только у поляков и литовцев, незамедлительно снарядивших большое посольство в Москву с предложениями о мире. Личное послание, содержавшее просьбу прекратить войну против его вассалов, направил русскому царю сам германский император Фердинанд I Габсбург. Вместо «ненужного кровопролития между христианами» Фердинанд предлагал Ивану заключить союз и объединить усилия в борьбе с общим врагом – турками. Этим предложением император, вероятно, надеялся достичь сразу двух целей: отвлечь русских от наступления в Прибалтике и столкнуть их с Османами… И Грозный, конечно, понял его. Он ответил Фердинанду – с иронией, почти потешаясь над ним, но в то же время проявляя великолепную осведомленность и находчивость опытнейшего дипломата. Его ответное личное послание Габсбургу произвело на Западе эффект разорвавшейся бомбы, сразу же было переведено и издано на немецком языке в виде брошюры, своеобразного «летучего листка». Также были сделаны переводы на латынь. И, собственно, лишь благодаря этим переводам сохранился для нас текст послания…

Не говоря императору ни «да», ни «нет» относительно предложенного антиосманского союза, совершенно не думая отказываться от достигнутых военных успехов, но, как отмечает исследователь, не желая и «излишне раздражать своего влиятельного адресата, прибавляя к списку своих врагов еще одного» , Грозный сделал блестящий «ход конем», заявив Фердинанду, что воюет в Ливонии практически за его же интересы – против еретиков-лютеран, главной головной боли Габсбургов…

Совершенно справедливо указывая на широко охватившее тогда Прибалтику (как и всю Европу) движение протестантской Реформации, на то, что очень многие там «преступили божию заповедь» и «впали в Лютерово учение», Грозный заявил главе Священной Римской империи, что начал Ливонскую войну исключительно потому, что потерял надежду на возвращение ливонцев к «справедливости и старому закону» (а ведь он отлично знал, что «старым законом» был там католицизм!..). Иными словами, православный царь, всю жизнь презиравший «латынскую ересь», вдруг сам себя объявил католическим крестоносцем… Конечно, это была шутка. Но шутка злая, отменно просчитанная и попавшая своим острием в самую цель. Ибо не было тогда для «германского цесаря» ни одной более тяжелой проблемы, нежели борьба с протестантизмом. «Грозный очень хорошо знал, какое место занимала в политике Габсбургов идея католической контрреформации. Фердинанд I много лет воевал против «Лютерова учения» в Германии, его племянник Филипп II Испанский уже готовился стяжать лавры первого врага Реформации. Выступая против «Лютерова учения», Грозный задевал весьма чувствительную струну габсбургской политики…»

Таким образом, 1563 год стал для Ивана годом его наивысшего могущества и популярности. Он владел выходом к морю и восточной половиной Ливонии, обеспечив себе торговую и военную дорогу по Западной Двине. И хотя литовская сторона, затягивая переговоры, все еще отказывалась признать потерю Полоцка, отдельные разведывательные отряды Грозного доходили уже до Вильны. Захват литовской столицы был вполне реален. Но вновь обострившаяся внутриполитическая обстановка и ошибки воевод не дали возможности царю осуществить этот решающий рывок.

Дело было в том, что «знать легко бы простила Грозному отставку его худородных советников Адашева и Сильвестра, но она не желала мириться с покушением на прерогативы боярской Думы» . А ведь именно боярскую Думу стал в это время все больше игнорировать царь. В условиях затягивающейся войны ему, как никогда прежде, необходимы были новые, оперативно действующие органы управления – приказы, где дела вели уже отнюдь не бояре. И оттесняемая от кормила власти старая удельная аристократия вознегодовала. На этот раз оппозицию возглавил не кто иной, как бывший друг Ивана и, по словам Эдварда Радзинского, единственный из членов «разгромленной «Избранной Рады», еще остававшийся на свободе князь Андрей Михайлович Курбский. Как подчеркивает историк, сей «идеолог боярства… самым решительным образом протестовал против ущемления привилегий знати и передачи функций управления в руки приказных (дьяков). Писарям русским, утверждал он, «князь великий зело верит, а избирает их ни от шляхетского роду, ни от благородна, но паче от поповичей или от простого всенародства, а то ненавидячи творит вельмож своих» . Высказывание весьма красноречивое для будущего первого в истории Руси «диссидента» и ярого критика царского самодержавия. Ибо уже очень скоро, уже из-за границы, князь Курбский лицемерно бросит Ивану Грозному совсем иной упрек – обвинит в гонениях на это же «простое всенародство» или, как выразились бы теперь, «в ущемлении прав и свобод граждан»… Но не станем забегать вперед, прерывая естественную ткань истории.

Поддерживая приказы, ведя все более жесткую борьбу за централизацию государственной власти, Грозный одновременно попытался лишить феодальную аристократию того, на чем, собственно, держалось ее политическое могущество, – земельных владений. Он знал, что, не отняв у знати этой опоры, ему не удастся сломить ее сопротивление и до конца осуществить столь необходимые преобразования в управлении страной. Поэтому, готовя наступление на западном фронте, царь в то же время велел руководителям приказов разработать новое уложение о княжеских вотчинах. Это новое уложение, утвержденное 15 января 1562 г., резко ограничивало права княжат по распоряжению своими старинными родовыми землями (в частности им категорически запрещалось продавать и менять вотчины). Выморочные же владения были объявлены исключительно собственностью государственной казны. Братья и племянники умершего князя-вотчинника могли наследовать его земли лишь с разрешения самого государя .

Так, по словам Курбского, были «разграблены» многие «сильные и славные» роды , ввиду чего оппозиция все чаще стала обращать «свои взоры в сторону Литвы. Там искали спасения те, кто не хотел мириться с самодержавными устремлениями Грозного. Откуда ждали помощи те, кто подумывал об устранении царя Ивана. Тревога властей по поводу (этих) связей возрастала по мере того, как сражение на русско-литовской границе приобретало все более ожесточенный характер»… Например, чуть не сбежал в Литву глава боярской Думы князь Иван Бельский. При аресте у князя нашли грамоты от короля Сигизмунда-Августа, гарантировавшие ему надежное убежище в Литве, а также подробную роспись дороги до литовского рубежа. Предпринял попытку уйти в Литву и смоленский воевода князь Дмитрий Курлятев – его случайно задержали уже, видимо, на самом кордоне. Потом, стремясь оправдаться, он писал царю, что лишь ненароком «заблудился» вместе со свитой в дороге… Курлятев был отозван из Смоленска и сослан в отдаленный монастырь на Ладожском озере .

Наконец, новая измена обнаружилась со стороны двоюродного брата государя – князя Владимира Старицкого, одного из главных участников давнего «мятежа у царевой постели». Именно в тот момент, когда армия Ивана (в которой были и старицкие удельные полки) шла к Полоцку, из ставки князя Старицкого бежал его ближний дворянин Борис Хлызнев-Колычев, предупредивший полоцких воевод о намерении царя осадить крепость. Но тогда, уже во время осады города, Иван словно отказался поверить в причастность Владимира к этому делу и приказал лишь установить наблюдение за братом… Однако поверить вскоре все-таки пришлось. Обратившись к царю, своего господина разоблачил удельный дьяк Старицкого – Савлук Иванов. Причем, узнав об этом, князь Владимир «пытался отделаться от доносчика и упрятал его в тюрьму. Но Грозный велел привезти Савлука в Москву и лично допросил дьяка. Вина удельного князя оказалась столь значительной, что царь отдал приказ о конфискации Старицкого княжества и предании суду удельного владыки» . В то же время, как свидетельствует летописец, Грозный, не пожелав сам судить двоюродного брата, вынес дело на рассмотрение высшего духовенства: «и перед отцом своим богомольцем Макарием митрополитом и перед владыками и перед освященным собором царь… княгине Ефросинье и ко князю Владимиру неиспроавление и неправды им известил и для отца своего Макария митрополита и архиепископов гнев свой им отдал…» – то есть простил. Выслана и 5 августа 1563 г. пострижена в монахини была только мать Владимира Андреевича, гордая, неукротимо властная княгиня Ефросинья Старицкая (не случайно и в летописи она названа первой). Ибо именно ее, а не брата (человека бесхарактерного, недалекого, поступки которого он откровенно называл «дуростью») считал Иван подлинной вдохновительницей заговора…