Пусть простить меня невозможно - Ульяна Соболева

Вот и все. Улетело, отболело, отгорело. Вот и все.

И кому, кому, кому какое дело? Вот и все.

Отдала бесследно сердце за Него.

Вот и все. Все пути Земные — белым-белым снегом. Вот и все.

И опять, стою я в этом платье, белом. Вот и все.

Счастье было, отлюбила, и прошло.

Не затихают раны. Не затихает боль.

Бессонниц моих караваны, бессонниц моих караваны проплывают надо мной.

Каяться слишком поздно, столько ночей прошло.

Песни, молитвы, слезы, и засохшие в вазе розы — ничего не помогло.

Вот и все. Улетело, отболело, отгорело. Вот и все.

И кому, кому, кому какое дело? Вот и все.

Отдала бесследно сердце за Него.

Вот и все. Все пути Земные — белым-белым снегом. Вот и все.

И опять, стою я в этом платье, белом. Вот и все.

Счастье было, отлюбила, и прошло.

Кружится снег. Разгулялось по миру ненастье.

Слез не удержишь и я, — не смогу удержаться.

Может от боли, может от счастья — стрелки замрут на часах.

И пойдут, поскачут вспять.

Вот и все. Улетело, отболело, отгорело. Вот и все.

И кому, кому, кому какое дело? Вот и все.

Отдала бесследно сердце за Него.

Вот и все. Все пути Земные — белым-белым снегом. Вот и все.

И опять, стою я в этом платье, белом. Вот и все.

Счастье было, отлюбила, и прошло.

Алла Пугачева

Я вышла из машины и остановилась напротив огромного белого здания. Внутри все похолодело. Я узнала это место… не могла не узнать. Меня вдавило в асфальт, впечатало в него и чуть не согнуло пополам. Почему Серый не сказал мне… почему скрыл… или он пожалел меня. Не мог не знать. Сам говорил, что бывал здесь. Это был дом Царева. Тот самый, в который я приехала первый раз… когда устраивалась на работу. И от воспоминаний дух захватило.

"Ворота отворились, я зашла во двор. Меня досмотрел охранник, спросил документы и отвел к парадному входу. Шикарный особняк. Все из мрамора. Стекла сверкают даже в пасмурный день, отражают деревья, словно зеркала. Дверь распахнулась, и мужчина в дорогом элегантном костюме впустил меня в дом.

— Александр Николаевич ждет вас в приемной.

Можно подумать, я знаю, где здесь приемная. К счастью, меня проводили до самых дверей. От удивления и восхищения у меня отвисла челюсть. Я таращилась на красивое убранство дома, оценивая со вкусом продуманный дизайн. Вот это домик. Светка была права: такой клиент — это золотая жила.

Передо мной распахнули двойные двери, и я вошла в огромную приемную размером с самую большую комнату в нашей квартирке. Я-то наивная считала, что она у нас огромная. Звук моих шагов заглушал ковер, идеально чистый, ни соринки. За столом сидел мужчина. Он тут же поднялся и пошел ко мне навстречу. Дверь за мной затворилась. Я смотрела на хозяина дома с интересом. Видный мужчина лет пятидесяти пяти, подтянутый, не полный. Волосы полностью седые, но без лысины. Аккуратно зачесаны назад. Гладко выбритое лицо, моложавое, свежее. Очень живые глаза. Появилось странное ощущение, что я его уже раньше где-то видела, притом совсем недавно. Но где? По телевизору? В газете? Имя Царев Александр Николаевич ни о чем мне не говорило.

— Оксана Владимировна? Доброе утро.

Он вежливо пожал мне руку. Пальцы теплые, приятные. И рукопожатие не сильное, но очень уверенное.

— Прошу.

Царев показал рукой на кресло. По-джентельменски отодвинул, предлагая сесть. Я подчинилась. Мягкое, ортопедическое, кожаное. Оно словно обняло меня со всех сторон и приняло форму моего тела.

— Вы голодны?

— Нет, спасибо.

Мне стало неловко. Во всей этой окружающей меня роскоши я чувствовала себя немного жалкой.

— Мне рекомендовали вас, как молодого профессионала с большим опытом работы.

Я улыбнулась.

— Преувеличивают, как всегда.

Он внимательно на меня посмотрел.

— Значит, вы не профессионал? Меня ввели в заблуждение?"

Это не должно меня выбить из колеи, не должно помешать моим планам. Я смогу. А перед глазами лицо отца Руслана, как будто живое, как будто протяни ладонь — и можно дотронуться.

Дрожащая рука поддерживала папку с эскизами и чертежами. Это был тот момент, когда все могло провалиться. Если Зарецкий знал меня, знал, как я выгляжу. все могло обернуться грандиозным провалом прямо на месте, прямо сейчас. Но Серый заверил меня, что вряд ли тот лично рассматривал фото жен своих проходных жертв, которых он сметал пачками со своего пути. Может, и взглянул мельком, но память на лица у него отвратительная. Скорее всего, меня мог прекрасно запомнить исполнитель. Но он мертв. Мертв и похоронен где-то в лесополосе… вместе со мной.

Внешность мне помогла изменить женщина из монастыря, в котором собирался служить Серый. Бывшая гример театра. Вначале опустилась на самое дно после смерти мужа и дочери, а потом пришла к Богу, и смысл жизни появился. Она была неразговорчивой, неулыбчивой со следами алкогольной одутловатости на лице. Необратимые изменения, которые оставили на ней те самые ступени вниз… в никуда, в самое пекло страданий. Я понимала, что после того, как все будет кончено, меня могут ждать точно такие же ступени.

— Если перекрасить в черный будет неестественно, можно осветлить, вы будете выглядеть еще младше. Я бы посоветовала линзы, чтоб изменить цвет глаз, но у вас светлые глаза, и запомнить их оттенок может лишь тот, кто пристально рассматривал вас вблизи. Конечно же, сменить стиль, бижутерию. Визуально я подчеркнула ваши скулы и заострила нос и подбородок, губы сделала полнее. Запоминайте. Вам придется наносить этот макияж самостоятельно.

— Спасибо… я запомнила.

— У вас прекрасная кожа для ваших лет, практически не нужен тяжелый грим. Но надо высыпаться и накладывать маски. Можно наведаться к косметологу и сделать несколько уколов… но я бы не советовала. Может появиться отечность и синяки.

— Спасибо вам еще раз.

Потом долго рассматривала себя в зеркале. Вроде бы я, а вроде бы и не я вовсе. Волосы выкрашены в светлые пепельные блонды, рассыпчатыми прядками, уложены в пышные волны, изменена форма бровей. Наращенные ресницы делают глаза намного больше и выразительнее, особенно с ярким темным макияжем. Та женщина в зеркале совсем другая, и я поверила, что она может сделать то, что не смогла бы сделать Оксана. За эти дни я сильно похудела, наверное, сразу на несколько размеров и вещи сидели на мне уже иначе.

— Я проведу вас на летнюю веранду. Анатолий Владимирович уже ждет.

Сергей успел мне о нем рассказать все, что знал, описать внешность, повадки, привычки. Конечно, я многого не запомнила, но более или менее представляла, с кем буду иметь дело, и именно от этой встречи зависело буквально все. Прошла на просторную веранду с непокрашенными стенами и плетенной мебелью, частично прикрытой белыми чехлами. Зарецкий восседал на огромном кресле, перед ним на столе красовалась корзинка с конфетами и печеньем, бутылка коньяка, бокал, и на тарелке бутерброды с красной икрой и мелко нарезанный лимон. Он ел бутерброды, и его толстые пальцы блестели от жира, испачканные сливочным маслом. Он, не стесняясь, облизывал их и запивал чаем. Мне кивнул на стул и смачно откусил еще кусок бутерброда. Тучный, даже толстый, без шеи, с выпирающим брюхом и совершенно лысой головой он напоминал… да, он мне напоминал свинью. И он… он не мог быть хозяином этого дома. Не имел право. Так не должно быть. Это кощунственно.