Черная водолазка - Полина Санаева

И потом, я не умею строго спрашивать «Ты где?», так и не научилась «знать себе цену», не умею себя «нести», не умею в нужных ситуациях быть холодной, особенно если мне горячо.

И особенно я не умею претендовать. Для этого нужно чувствовать большую внутреннюю уверенность, что ты имеешь это ужасное «полное право». И руки в боки.

Короче, у меня ни уверенности, ни прав. И я веду жизнь даже не матери, а отца-одиночки, который, наварив супу и уложив детей спать, выбегает на свидание, на ходу уничтожая признаки собственной многодетности, отмывая фломастеры с рубашки и капли Актимеля с джинсов. Но основное не ототрешь. «Давай по-быстрому, не боись, я ненадолго, я не создам проблем, я скоренько, еще один разик, еще один бутербродик – и домой…» А слова «мой сын» и «моя дочь» я произношу так, будто они сами по себе, такие ничейные дети. И я всегда готова к тому, что их надо будет отпустить. Как всех. Еще не хватало маменькиных сынков растить. И подкаблучников.

Зато у меня есть много воздуха.

Недавно я увидела, как одна девушка в клубе пошла танцевать медленный и была вся такая строгая и напряженная. А пацан ей что-то сказал и поцеловал в ухо. И тогда она выдохнула, улыбнулась и закрыла глаза. И я подумала: может, это выход – хоть иногда, хоть на время быть с кем-то. Быть чьей-то. И закрыть глаза. Ну, пусть не навсегда, на этот промежуток… И тогда можно просто прислушиваться к музыке, и она понесет, можно не вести – ни в жизни, ни в танце. Положиться на него – и танцевать. И каждый аккорд будет отдавать горячим в животе и бежать вверх как пузырьки в аквариуме. И можно потянуться и поцеловать его между шеей и плечом. Погладить по спине. Прижаться к чему угодно. И засмеяться. А музыка саккомпанирует. И это все. Лучше так, чем годами делать вид, думаю я, потому что у меня слишком много отрицательного опыта. Негативного экспириенса. Комплексы. А вы не ведитесь.

Я уже не научусь претендовать, удерживать и держаться самой, не научусь верить, что любовь может быть длиннее танца.

Максимум – он потом не отойдет, проводив тебя, к своей даме, за другой столик. Кивнув – «это было восхитительно». Дав понять – я все запомнил.

Не отправится к маме, потому что считает, что ей-то необходимо его присутствие, а ты же молодая-здоровая-вечная!

И не поедет, проводив тебя, к жене. Страстно обняв напоследок и подчеркнув, что между вами особенное, не то, что у них с женой, – обыкновенная семья. Он не ее, не мамин, он свой собственный и немножечко твой. Он пока согласен быть твоим.

И до последнего аккорда есть время. И много воздуха.

Все вокруг сошли с ума и твердят об оптимизации, экономии, сокращении и напряжении всего. А потом жалуются, что не могут расслабиться, даже когда это необходимо. У нашего Макса, как у Муди из «Блудливой Калифорнии» (или «Калифрении»), другая проблема – он в принципе не может напрячься. И не считает это проблемой. Я иногда думаю, что правильно делает.

Когда я не покупаю чипсы, то стараюсь объяснить это заботой о здоровье детей. На что Гас мне недавно заявил: «А о моральном здоровье ты моем заботишься? Оно тоже важно! А отказывать себе в удовольствиях – вредней, чем пить колу!» Это выглядело как подготовленный идеологический демарш. Я даже заподозрила, что его подучили.

Есть у меня один знакомый друг, который не отказывает себе только в излишествах. Этот отказ для него травматичен. А он категорически не способен травмировать себя отказами. Он заботится о своем моральном здоровье. И при этом крайне и всесторонне нездоров.

Гармоничная личность: в его нездоровом теле прекрасно себя чувствует нездоровый дух. Дух нездорового авантюризма. Он и монахиню способен довести до грехопадения, потом до истерики, потом до разочарования и в грехе, и в добродетели. Впрочем, монахини его не интересуют.

Кто его интересует, сказать трудно. Его интересуют как бы все и как бы никто конкретно. Потому что если кто-то конкретно – ему легче жениться. И идти уже дальше, чтоб жизнь не стояла на месте. Он не выносит застоя. И никогда не делает того, что не выносит.

Он всеяден, особенно когда пьян. А когда он пьян, не любить его невозможно. Если мне говорят, что кавказцы, как старые солдаты, в принципе не знают слов любви, я всегда предъявляю Макса. Он говорит «Я люблю тебя» вместо «Але». Дальше разговор развивается по-разному.

«Я хочу, чтоб сегодня ты дала мне нежности», – может сказать он, уснуть к концу трехминутного разговора и исчезнуть на месяц.

А когда звонишь ему с аналогичной просьбой «Спасай меня сегодня вечером», он отвечает с ни разу не подкупающей откровенностью: «Это я могу. Но спасаю только один раз. Потом обычно засыпаю». Видимо, предыдущие спасенные обижались и жаловались на храп. Так что теперь он с нами, женщинами, предельно честен.

– Отвези меня на вокзал.

– Это я могу. Но в таких случаях я всегда обещаю и всегда подвожу.