Брак по расчету. Златокудрая Эльза - Евгения Марлитт

— Кто это сделал? — с пылающим взглядом повторила Лен ее вопрос. — Те руки, которые постоянно ищут арапник, кривые пальцы которых так загибаются внутрь, как будто им все хочется загребать и всего им мало… Да, баронесса, он сущий дьявол!

— Он, вероятно, страшно ненавидит ее?

— Ненавидит? — Ключница громко рассмеялась. — Разве это ненависть, когда мужчина бросается на колени и с воем и визгом просит сжалиться над ним? Да кто бы мог подумать, глядя на этот желтый высохший скелет, что он как бешеный мог преследовать бедную женщину!.. Я стояла здесь, на веранде, и видела, как он ползал пред ней на коленях. Она отмахивалась и отбивалась, а однажды, в глухую ночь, бросилась от него мимо меня в сад. Тогда ноги его были еще быстры, он гнался за ней, а потом искал по всему саду, но ведь она была легка, как перышко, как снежинка. Она давно уже была дома, заперла изнутри дверь и лежала у колыбели спящего Габриеля, когда он опять явился. Стоя в темном углу, я сначала проклинала его, а потом смеялась. Он стоял в каких-нибудь трех шагах от меня и в бешенстве колотил кулаком по решетке, но в конце концов ему пришлось ретироваться.

Рассказ был так жив, что эта картина вдруг возникла перед внутренним взором Лианы. Она видела, как молодая женщина со слезами на глазах, с выражением ужаса и отвращения на прекрасном лице, поглядывая назад, бежит на своих проворных ножках вокруг пруда, а за ней гонится педант, закоснелый придворный с дерзким, злым языком, он, объятый безумной страстью старик!.. Неужели это было возможно? Невольно отступила она на шаг от фонтана, ей хотелось заглянуть в индийский домик, но все окна и стеклянная дверь его были занавешены плотными пестрыми, сплетенными из тростника шторами.

— Не правда ли, вам жаль ее, баронесса? — спросила ключница, поймав ее взгляд. — Вот уже два дня, как там очень тихо; она много спит, и думаю я, что это предсмертный сон: ей не протянуть больше месяца.

— Неужели не было никого, кто мог бы защитить ее? — спросила Юлиана; глаза ее были влажны.

— Кто же? Тот, кто привез ее из-за моря, покойник барон, за несколько месяцев до смерти был заперт в красной комнате. Шторы там были спущены, окна не отворяли, а когда нападал на него страх, то и ставни запирали, и все замочные скважины затыкали бумажками, чтобы не пролез к нему дьявол… Он был очень умный человек, но под влиянием болезни видел все в черном цвете, а чтобы это не прошло, хлопотали двое — тот, с бритой головой, и тот, которого недавно увезли отсюда… Его убеждали, что он болен, потому что выстроил языческий храм в индийском саду и свое сердце отдал «уличной танцовщице», — и он этому поверил! Господи Боже мой, чего не сотворишь из больного человека с помутившимся рассудком! А когда он как-то спросил о женщине, которую любил более всего на свете, то ему ответили, что она ему изменила и полюбила другого… Фу! Какая это была низкая, бессовестная ложь! И об этом все кричали в замке, и мой покойный муж — да простит ему Бог! — был заодно с ними. Он служил камердинером у покойного барона и потерял бы место, если бы сказал хоть слово против. — Видно, тяжело далось ей это признание — она провела рукой по глазам, чтобы вытереть набежавшую слезу. — Вот тут-то я и приняла суровый вид и сделалась груба со всем светом. Женщина в индийском домике была мне как бельмо на глазу, а ее ребенок… Меня заставили стать крестной матерью Габриеля и сиделкой у постели больной… Не правда ли, баронесса, я могу хорошо играть комедию? Выходит так натурально, когда я ворчу на Габриеля и журю его в замке… А ведь это мое сокровище, моя единственная отрада — я отдала бы за него по капле всю свою кровь. Не я ли ходила за ним с пеленок, не на моих ли руках вырос он? И разве мало слез пролила я над бедняжкой, когда он смотрел на меня так кротко, с любовью, даже когда я была с ним сурова?..

Тут голос ее оборвался, и она, закрыв лицо передником, горько заплакала.

— А ведь он тоже принадлежит к их семье! — сказала она, помолчав, и сердито опустила передник. — Все-таки он Майнау; это так же верно, как и то, что над нами сияет солнце. И хотя покойный барон никогда не видел его, Габриель был и остается его сыном.

— Вы должны были бы рассказать все молодому барону, когда он вступал в права наследства, — серьезно произнесла Лиана.

Ключница в испуге отскочила и подняла руки к небу.

— Ему, баронесса? — спросила она, будто не расслышав. — О, вы шутите! Когда молодой барон даже мельком увидит Габриеля, я уже дрожу: этот взгляд пронизывает меня насквозь! Это правда, барон человек порядочный, делает много добра бедным, не терпит несправедливости, но он не хочет видеть многого, он не любит, чтобы его беспокоили, и потому то, в чем следовало бы как следует разобраться, остается для него незамеченным… Он ведь хорошо знает, отчего больная так кричит, когда герцогиня проезжает мимо… — Тут Лен замолчала.

— Отчего же? — спросила Лиана, слушавшая ее с величайшим вниманием.

Ключница искоса, смутившись, посмотрела на нее.

— Видите ли, молодой барон так похож на своего покойного дядю, что я другой раз готова присягнуть, что покойный барон ожил… Как-то раз он прошел мимо индийского домика под руку с герцогиней, — старушка настороженно огляделась, — а ведь герцогиня всегда смотрит на него так, точно сжечь хочет его своим взглядом. Меня в то время не было там, поэтому не знаю, как так вышло, но больная вообразила, что это идет ее возлюбленный, и, мучимая ревностью, громко вскрикнула; с тех пор она всегда неспокойна, когда герцогиня проезжает мимо верхом… И это доказывает… как сильно она любила покойного, но господин барон твердит: она помешана — и все тут… Нет, он и пальцем не пошевельнет, и если Господь не смилуется, то для бедного мальчика через три недели начнется духовная дрессировка, а потом его ушлют к язычникам — вот тогда он уже не будет стоять им поперек дороги.

— Но ведь его посылают туда потому, что так желал покойный барон!

Ключница посмотрела на молодую женщину долгим выразительным взглядом.

— Да, так толкуют в замке, но… кто же этому поверит? Видели вы известную записку?

Лиана ответила отрицательно.

— Кто его знает, что там написано! Видите ли, баронесса, в тот вечер, когда вы неожиданно вошли в индийский домик и были так ласковы к Габриелю, я порадовалась в душе и подумала: наконец-то Бог послал нам своего ангела. Вы и есть ангел, в этом я убедилась сегодня, когда вы так смело заступились за бедного ребенка перед всем этим ужасным обществом. Но вы ничего не добьетесь. Тут нужна такая, какой была покойная баронесса, она от каждой безделицы принималась топать и швырять в прислугу чем попало, не разбирая, острый ли это нож, ножницы или что-нибудь еще… Да об этом я лучше умолчу, не стану открывать вам всего, что знаю, чтобы не смущать вашего кроткого сердца… Потому что вам самой предстоит борьба, тяжелая борьба, так как этот старый злодей будет подкапываться под вас, как крот, ведь он хочет выжить вас во что бы то ни стало, а другой, который привез вас в Шенверт, — не гневайтесь на меня, баронесса, я должна высказаться, — другой за вас не заступится, не станет удерживать вас здесь. Мы все это знаем и видим. Когда ему из-за выходок старого барона станет уж очень тошно, он покинет Шенверт, перекрестится и поедет куда глаза глядят, будет бродить по белу свету. А что дома оставит, до того ему и горя мало, не исключая и бедной молодой жены.