Любовь во времена Тюдоров. Обрученные судьбой - Ольга Васильевна Болгова

видеть – ни сейчас и никогда более! И не могла отвести от него глаз. Он говорил ей ужасные вещи своим низким хриплым голосом, ласкающим ее страстью и нежностью прошедшей ночью, а теперь своей яростью разрывающим в клочья ее сердце. Оскорблял ее с таким видом, будто это доставляло ему особое удовольствие. Он так поступает со всеми женщинами, которые были удостоены его мимолетной страсти? Унижает, чтобы убить в них всякую надежду? Он получил все, что хотел, – женщину в постель, деньги, даже мазь для своей раны. И от всего этого – кроме разве мази – с пренебрежением и отказался.

Повозка поравнялась с ними, Джон Потингтон, сидящий верхом на одном из коней, повернулся в их сторону, придерживая упряжку.

– Мы едем дальше, миледи?

Мод кожей ощутила, как все смотрят на нее.

– Да, поезжайте! – Она попыталась изобразить беспечную улыбку и, подождав, пока повозка проедет мимо, глядя Кардоне прямо в лицо – еще совсем недавно такое родное, а теперь ненавистное, тихо сказала: – Нет, сэр. Я более не нуждаюсь в ваших услугах. К счастью, мы доехали до Лондона, и здесь наши пути расходятся. Нам с вами более не по пути.

«Сама виновата – не надо было задевать его», – обругала она себя.

И мысль, что она не просто доверилась, но и отдала свою девственность, всю нерастраченную, накопившуюся в ней нежность, свою любовь этому мужчине, который смог сказать ей такие ужасные, бесстыдные слова, привела ее в полное отчаяние. «Что я наделала?! Как низко я пала! Бедный мой отец – я опозорила его!»

Если он выкидывает ее соверены – его дело. Она вспомнила об амулете, который он надел на нее в эту ночь. Одной рукой придерживая повод и мешочек с деньгами, второй она нащупала шнурок амулета и попыталась снять его со своей шеи, но ей мешал чепец, и тогда она изо всех сил дернула – раз, другой. Было больно – шнурок впивался ей в кожу, резал ее, а она все дергала, пока не разорвала, и бросила его Кардоне.

– Заберите, это ваше!

Попятила назад кобылу и остановила ее в нескольких ярдах от рыжего, все же надеясь, что Кардоне наконец развернется и уедет.

Ральф поймал и сжал в руке амулет, который Мод с каким-то бешенством сорвала со своей шеи и швырнула ему. Это было уже слишком. Если он в неожиданном для себя порыве подарил его в эту ночь, забывшись от блаженства, она могла бы еще утром вернуть амулет, объяснив это вполне резонной причиной, что опасается хранить у себя такую вещь. Но она взяла его и после этого предложила вознаграждение. И отчего она так гневается? От обиды? Он вернул ей монеты, и это оскорбило ее? О, да наемник оскорбил миледи! Считайте же, леди Вуд, что отдали свою девственность безродному бродяге, и пусть эта мысль тревожит вас как можно чаще!

Но, глядя на нее, на ее раскрасневшееся лицо, на горящие гневом глаза, уловив вымученную улыбку, которую она послала обитателям проехавшей мимо повозки, он вдруг почувствовал… жалость и… желание. Жалость, потому что ему вдруг захотелось подхватить ее и посадить перед собой в седло, прижав к себе, и пусть она рыдает ему в плечо столько, сколько ей захочется. То, что это было желание, сомневаться не приходилось…

«Никогда не давай женщине опутать себя!» – рявкнул он в ответ и жалости, и желанию, отшвырнул амулет и, ударив излишне сильно шпорами рыжего, рванул вперед по дороге, обгоняя повозку, Бертуччо и собственное смятение.

* * *

Бертуччо пришлось проехать через Мургейт дважды – не слишком хорошая примета. Хозяин, словно с цепи сорвавшись, покинул маленькую леди, и оруженосец догнал его лишь у ворот, которые они миновали без особых сложностей, заплатив положенную пошлину. Но, чуть отъехав от городской стены, Ральф остановился и отправил Бертуччо проследить, благополучно ли леди Вуд въедет в город, а сам остался на углу узкой улицы, ожидая оруженосца.

Мод не заметила, как этот разговорчивый иностранец, слуга Кардоне, оказался возле нее. Когда его хозяин умчался, бросив на дорогу возвращенный подарок, Мод с каким-то зачарованным ужасом следила за полетом амулета. Он упал в пожухлую траву у обочины, и девушка не могла отвести глаз от обрывка шнурка, слушая удаляющийся топот копыт рыжего. Когда все стихло, она тронула кобылу, чтобы подъехать к выброшенному амулету и забрать его – оставлять его здесь показалось ей кощунством. Но, сделав шаг, гнедая неожиданно припала на переднюю ногу и пошла, сильно прихрамывая.

Повозка отъехала далеко вперед, позвать на подмогу было некого. Мод остановила кобылу, спрыгнула на землю, неудачно зацепившись юбкой за ремень седла, с треском выдрав приличный – размером с ладонь – лоскут от верхнего платья.

«Не одно, так другое», – досадливо поморщилась Мод и вздрогнула, услышав, как рядом воскликнули на ломаном английском:

– Святой Януарий! Леди Вуд, что случиться? Ваш лошадь устать, вы давать ему отдых? Зачем леди идти пешком?

Леди еще не шла пешком, она только слезла с лошади и не хотела ни принимать помощи, ни тем более просить ее у Бертуччо, который хоть и не сделал ей ничего плохого, но был слугой своего господина. Кардоне прислал его, чтобы еще больше ее унизить?

– Моя лошадь не устала, – пробормотала Мод. – Догоняй своего хозяина, я справлюсь сама.

Обойдя гнедую, она наклонилась, будто поправляя юбку, незаметно подобрала с травы амулет и сунула его в кошель на поясе. Если он не нужен Кардоне, она сохранит его в память о том, как нельзя доверяться мужчинам.

Выпрямившись и взяв кобылу за повод, девушка медленно повела ее за собой по дороге, не глядя на Бертуччо. Но упрямый иноземец не отставал:

– Мессер посылать меня помочь, вы не так жесток, гнать бедный помощник, мессер будет в гнев на меня, донна! Жалейте я, жалейте!

И завопил во все горло:

– Дева Мария! Донна, стоять! Ваш лошадь хромает. Повредить нога, терять подкова?

– Не знаю, что терять моя лошадь, – Мод не желала вступать в переговоры с Бертуччо.

– Donna bella, bellezza, piccola bellezza[44], нужно стоять! Нельзя ездить на хромом лошадь, вы понимаешь, донна, леди. – Он преградил путь девушке и перехватил гнедую с другой стороны повода.

– Я и не езжу, – огрызнулась Мод, пытаясь выдернуть повод из его руки. – Мне нужно добраться до ворот, там мои слуги посмотрят, что случилось с кобылой.

Но Бертуччо не слушал ее. Он бесцеремонно – вылитый хозяин! – не только не отпустил гнедую, но вынудил девушку остановиться и, не переставая что-то говорить, отодвинул ее в сторону, вручил ей повод своего коня, а сам занялся копытом арабки. Та была столь