В семье не без подвоха - Юлия Жукова

– Ты, может, не устал, а я вот что-то задолбалась с ребенком на руках кланяться, – ворчу я. – Давайте его кто-нибудь еще поносит, а? Надо будет заказать Орешнице слинг с бриллиантами, а то обычный смотрится недостойно жены Императора, видите ли.

– Лиза, не бухти, – подмигивает мне Азамат, забирая мелкого. Похоже, легкая победа над дверью его очень обрадовала. Впрочем, он сегодня с утра чрезвычайно весел.

– Да я так, – отмахиваюсь. – Не всерьез. Ну, и где начинается экспозиция?

– А вот прямо здесь, Хотон-хон, – указывает мне Старейшина Ойраг на полутемный коридор, в конце которого брезжит бледный свет. – Извольте пройти?

Мы входим в гигантский зал с портретами Императоров. Свет здесь тускловатый – видимо, чтобы не выцветали. Рамы у картин узкие, но глубокие, полотно далеко отстоит от стены. Все под матовым стеклом и в полный рост.

– Древнейшие изображения, – наш экскурсовод поводит рукой вправо, – не все сохранились. Вот этот портрет Огыра Исполина исходно был больше, но не поместился в Императорский дворец, и потому Император заказал уменьшенную копию. Портрет Эноя Вулканического сгорел при пожаре в столице, вы видите репродукцию. А это известный всем Аяу Кот, про которого говорили, будто бы он был оборотнем. Вот в этой части картину пришлось реставрировать, она была разрезана несколькими лезвиями при загадочных обстоятельствах…

Императоры на картинах один краше другого. Надо понимать, это все очень красивые мужики, но по самым первым портретам трудно судить, потому что там изображены какие-то роботы-трансформеры с челюстями на шарнирах. Муданжская наивная живопись – это нечто. Портретное сходство начинает появляться примерно на середине зала.

Мама с Сашкой экскурсовода не слушают – все равно почти ничего не понимают, – а просто ходят по залу, рассматривая лица из древности.

– О! – внезапно восклицает мама. – Эцаган, да это ж ты!

Эцаган оборачивается на имя и вглядывается в портрет.

– Хм, и правда похож, – замечает Тирбиш.

– Это Эйран Любвеобильный, – невозмутимо комментирует Старейшина. – Он пять раз вдовел, и каждая жена принесла ему от десяти до пятнадцати детей. По сию пору на Муданге многие люди являют с ним очевидное родство.

Эцаган и Тирбиш шушукаются и хихикают.

– И вот, наконец, последний из павшей династии, Император Аэда Хитроглазый. Это официальное прозвище, но многие еще помнят более вульгарные варианты…

По портрету сразу видно, почему он хитро… э-э-э, глазый. Больше всего Император похож на сдобный каравай, весь такой круглый и румяный, в лоснящейся бороде. А из-под густющих бровей выглядывают очень черные и очень сощуренные азиатские глазки. Конь, на котором сидит правитель, тоже убедительный – поперек себя шире, и морда абсолютно пофигистичная.

– Да будет ваше правление уроком для меня, – бормочет Азамат и кланяется.

Репродукция портрета Азамата уже заняла положенное место справа от Аэды. Все-таки мой муж даже в этом ряду выделяется в лучшую сторону.

– Ваш портрет, Ахмад-хон, станет подлинным украшением нашей коллекции, когда из новости обратится в историю.

В следующем зале нам демонстрируют портреты императриц. Этот зал гораздо больше, потому что с каждой императрицы портреты рисовали по количеству беременностей. В среднем изображений каждой тетки два или три – наследник и на всякий случай. Но, конечно, шесть жен Любвеобильного предка Эцагана занимают одну из стен целиком. А тетеньки, надо сказать, не маленькие. Понимаю, конечно, что беременные, но такие лица одной беременностью не наешь. И еще интересно, что они все выглядят старше меня. Наш провожатый тоже это замечает:

– Обратите внимание, Хотон-хон, вы останетесь в истории как самая молодая жена Императора во всех муданжских династиях.

– А почему они все на таких тетушках женились? – спрашиваю.

– Женились-то на разных, но красивая женщина рано не родит. – Старейшина пожимает плечами, как будто это должно быть очевидно. Ну да, как же я могла забыть хоть на секунду, где нахожусь!

Тоскливая репродукция псевдоменя совершенно теряется среди прочих необъятных тел.

– Что-то мне мой портрет не нравится, – говорю. – Надо будет еще ребенка сделать, и чтобы Бэр рисовал, а не это старичье с идеями.

Азамат незаметно привстает на мысочки, а потом откачивается обратно на пятки.

– Как скажешь, милая, как скажешь…

– М-да-а, Ирлик-хон, помнится, о грядущих чадах говорил, – тихо замечает Алтонгирел и тут же делает вид, что внимательно изучает шестую жену Любвеобильного, огромную бабищу, родившую двенадцать человек и пережившую своего мужа на тридцать лет.

В следующем зале тоже портреты – несколько малолетних князей, дочери Императоров, Старейшины и просто всякие известные люди. Потом наконец мы добираемся до зала с нарядами и украшениями. Там свет сразу во много раз ярче, и все камни сверкают так, как будто на солнце смотришь. Старейшина Ойраг методично повествует, кто и для кого шил каждый наряд, в каком районе добыты для него камни, сколько они весят, сколько золота и платины ушло на оправы, и всякую подобную техническую информацию. Шатун с умным видом кивает, Азамат время от времени уточняет места добычи, а я рассматриваю сами вещи. Прелесть муданжских украшений в том, что они не ограничиваются ценностью. То есть не просто гигантский рубин впендюрили – и здорово, а действительно красиво делают каждую вещь, с задумкой, с сюжетом. Вся одежда обязательно расшита защитными орнаментами и благопожеланиями, но на большинстве предметов есть и еще какие-нибудь более художественные мотивы. Например, танцующие птицы, или играющие тигры, или прыгающие из воды рыбы, и все они расшиты камнями, так тонко подобранными по цвету, что выглядят как живые.

– А что они будут делать, когда зал кончится? – спрашивает мама у Азамата, остановившись в дальнем пустом углу. Табличка внизу гласит, что здесь скоро появятся вещи, из которых вырастет князь Алэк.

– Подвинут стену, – отвечает Азамат. – Саманные дома можно увеличивать. Музей уже много раз увеличивали. Когда-нибудь весь Долхот будет один музей.

Пятый зал содержит предметы домашнего обихода Императорских семей. Это прежде всего посуда и книги. Над книгами Азамат надолго зависает и интересуется, можно ли как-нибудь на досуге прийти почитать старинные тексты. Конечно, они все давно перепечатаны и растиражированы, но он, дескать, полагает, что в старых рукописях могут обнаружиться неясные места – где протерлось или смазалось, – допускающие двоякое толкование.

– Конечно, приходите! – радуется Старейшина Ойраг. – Наш город всегда счастлив принять вас, Ахмад-хон!

– Лизка, гляди! – зовет Сашка.

Подхожу – стоят мои и Янка и ржут. В дальнем конце ряда с посудой выставлены муляжи еды. Причем самой разнообразной. Запеченные птицы и звери, пирожки и лепешки, копченая и сырая рыба, фрукты и их сок, приправы в исходном состоянии…