Пусть умрут наши враги - Александр Шакилов

Леший впервые слышал о подсолнухах, хотя родители очень подробно ему и Даринке рассказывали зимними вечерами о клыкастых и ядовитых опасностях мира, поджидающих детишек за воротами хутора.

Траст сзади схватил его за плечо:

– Братец, не надо нам туда ходить!

Зил сбросил веснушчатую пятерню, поросшую рыжим волосом.

– Дружище, ну что ты как девчонка? Вон, кстати, твоя подруга впереди. Может, и мы поторопимся?..

Тяжко вздохнув и пробурчав неразборчиво что-то вроде «Я предупредил, а там как хотите», здоровяк поспешил за лешим. Они едва поспевали за Лариссой, а та, между прочим, серьезно отстала от полукровок. В переохлажденных конечностях постепенно восстановилось кровообращение, и вскоре Зил уже не ковылял – бежал со всех ног.

Он обернулся. Желтые щляпки цветов затрудняли обзор, но все-таки увидел то, что хотел: Сыч вместе со своим воинством топтался на краю гряды. А еще Зилу показалось, – слишком далеко, не мог он этого рассмотреть – что Сыч, не моргая, уставился на небо.

Вверху вновь сверкнуло, и Ларисса испуганно вскрикнула.

– Ты чего, грозы боишься? – удивился леший.

– Нет! – вскинулась девчонка. – Сам ты!..

Но тут вновь громыхнуло, и она, замерев на месте, втянула голову в плечи.

– Достигнув подросткового возраста, все альбиносы становятся говорцами.

Князь Мор настолько приблизился к рабу-говорцу, согнувшемуся вдвое, что последний в подробностях рассмотрел каждую морщинку на высоких сапогах господина, сшитых из крашеной кожи рептилуса и продырявленных костяными вставками и шнуровкой. Морщинок было предостаточно, но в меру. Пахло от них правильно – прогорклым свиным жиром.

Чуть помолчав, затем шумно прочистив горло и сплюнув ком слизи прямо на пол, устланный прекрасным цветущим ковром, князь продолжил:

– Если, конечно, доживают до первых волос на верхней губе. Но доживают-то альбиносы редко, ведь болезненными рождаются. Так говорят, да. А ты что скажешь, бледная поганка?

– Лгут, – выдохнул раб-говорец, альбинос по имени Даль.

Зачем князю, затянутому от подбородка до пят в черное, знать, что до восемнадцати лет Даль, взирающий на мир светло-голубыми глазами, ни разу не чихнул, не сломал даже ногтя на мизинце, и лоб его, в отличие ото лбов сверстников, не осквернился ни единым прыщом? Альбиносу Далю исполнилось аж девятнадцать, когда он впервые услышал, и лишь год спустя он смог ответить.

Его часто спрашивали, как это – слышать и отвечать. Придыхая и томно глядя на светлые завитушки, интересовались обычно придворные дамы. Он отвечал всем так: «Мое умение можно сравнить с восторгом юнца в горячих объятьях его первой женщины, неописуемой красавицы, дарующей столь чувственные наслаждения, что…» После этого Даль замолкал, ведь совершенно невозможно говорить, если твой рот запечатан страстным поцелуем. Жены министров и прочих прихлебал Мора испытывали болезненное влечение к княжьему говорцу, бледному чудовищу, женственность черт которого безнадежно уродовал шрам, разорвавший кожу от левого виска до подбородка.

– Лгут?.. – подойдя к пластиковому столу, владыка Моса жестом велел Далю разогнуться. Это был единственный приказ хозяина, который раб-говорец всегда выполнял с удовольствием и незамедлительно.

Столешницу покрывала полиэтиленовая скатерка, расчерченная на квадраты синими полустертыми полосами – такой же мусор из древних развалин, как и стол. И как пластик и полиэтилен, за века ставшие хрупкими, не истлели, не рассыпались в пыль?..

Нежность, которую князь испытывал к жалким остаткам минувшего величия предков, вызывала у Даля брезгливость и оторопь. Вот и сейчас раб поморщился, увидев, что Мор взял со стола щербатую стеклянную кружку с красно-белым ромбом на боку и надписью на древнем языке «СПАРТАК». Даль не знал, что значили эти письмена, и не знал никого, кто мог бы растолковать их потаенный смысл. Осторожно, с благоговением князь провел пальцем по стеклу. Лицо его при этом мерзостно исказилось, – так Мор улыбался – и толстый слой пудры на щеках растрескался, грозя обвалиться пластами.

В отличие от прочих помещений, украшенных плетенными из трав гобеленами, здесь, в личных покоях владыки Моса, каменные стены спрятались за пластиковыми панелями, доставленными чуть ли не с окраины Разведанных Территорий.

Князь всячески зазывал к себе мародеров, оказывал им почести, щедро одаривал и не упускал возможности побеседовать с каждым вонючим ублюдком, еще вчера рыскавшим по пустошам, точно шакал – в поисках падали.

Вот такой же падалью говорец считал и лежавшую на столе старинную пластиковую куклу без головы, зато с длинными-предлинными ногами и жалкими обрывками когда-то яркой одежды. Не лучше была и керамическая солонка, сделанная в виде грибка с многократно проеденной червями шляпкой. Этот мусор князю поднесли на последний его день рождения, вызвав такой восторг у именинника, что Даля едва не вырвало… Говорец покосился на странный сундук у дальней стены. Мор называл эту штуковину «принтером» и чуть ли не на коленях перед ней ползал. А вот Даль опасался к ней приближаться и подальше держался от висевшего на стене слева кругляка с нанесенными на него цифрами и закрепленными в центре двумя палочками. Ну и мерзость!.. Кулаками, ногами, не жалея себя, до крови – крушить тут все безжалостно! И наслаждаться посмертным хрустом пересохшего пластика! И керамику – в осколки! Даль аж засопел, представив себе такое. Внутри у него стало радостно и тепло, как бывает в самом начале беседы.

– Все-все-все лгут, значит? Да, поганка ты бледная? – вернув кружку на место, князь уставился на презренного, но очень дорогого раба из-под черных линз солнцеочков, найденных мародером в той же мусорной куче, где и стол со скатеркой.

Мор частенько поминал молочно-белую кожу альбиноса. Сам-то князь – Даль знал это точно – был неприлично смугл, хотя на солнце появлялся реже, чем мертвец в гробу, зарытый на пять мер в землю. Мало того, князь стеснялся своего уродства куда больше, чем говорец – своего. К тому же, нынче владыка был не в духе, – очень не в духе! – а потому следовало, нарушив приказ, вновь склониться перед ним. И молчать, не настаивая на своем.

Не в этот раз.

– Все-все-все лгут, – спина Даля осталась ровной.

Приставленный к двери здоровенный ратник из личной охраны князя недовольно скривился, оценив дерзость раба по достоинству. Алебарда в его лапищах угрожающе дрогнула.

– Ну, лгут, и пусть, и ладно, – князь неожиданно легко согласился с говорцом. – Все лгут. Мы согласны с тобой, поганка бледная. Никому нельзя верить.

Скорбно вздохнув, Мор подошел к окну, через которое отлично просматривалась площадь у замка и редко пустовавшая виселица на ней. Вот и сейчас на перекладине болтались двое ратников, которым при жизни вменялось следить за покоем новой фаворитки князя. Однако та, оказавшись дамой уж очень беспокойной, сбежала от соглядатаев, за что князь наградил нерадивых «разговорчивых» персональными удавками.