Завтра мы будем вместе - Галина Врублевская

— Ну что уставился, — превозмогая боль, прошипела я. — Уйди, Завьялов, прошу тебя.

Тут я почувствовала сильный толчок в пояснице, затем резкий спазм внизу живота выплеснул новую порцию крови. Следом комок тошноты подкатил к горлу, и меня вырвало. Теперь мне было не до Завьялова. Сквозь затуманенное сознание я слышала звуки какого-то мельтешения вокруг, чьи-то голоса, команды. Потом сильные мужские руки приподняли меня и уложили на носилки. Я плыла на носилках по каким-то коридорам, и совсем невообразимо меня поднимали по трапу: мне казалось, что вот-вот меня уронят. Медблок находился на верхнем ярусе надстройки.

Наконец меня переложили на медицинский топчан, и матросы ушли. Вскоре появился и молоденький врач. Его с трудом отыскали. Он плескался в душе и не подозревал, что срочно нужна его помощь. Теперь он быстро осмотрел меня и поставил диагноз: внематочная беременность. Учитывая непрекращающееся обильное кровотечение, он объявил, что мне необходима маленькая операция.

— А как же ребенок? — слабым голосом спросила я.

— Девочка, твоя жизнь в опасности, — строго изрек врач.

Маша уже звякала в соседнем операционном блоке какими-то инструментами, готовя все необходимое для хирургического вмешательства. Врач насвистывал себе под нос какую-то мелодию, что, как ни странно, успокоило меня: не будет же он свистеть, если дело серьезное. Спустя полчаса они оба помогли мне подняться и переместили на операционный стол.

— Лучше бы гинекологическое кресло, — буркнул в пространство врач, — ну да ладно, справимся.

Маша сделала мне обезболивающий укол в вену, и я тупо и спокойно расслабилась. Теперь не было ни боли, ни страха. И я наблюдала за всем происходящим с равнодушием стороннего наблюдателя.

Все так же беспечно насвистывая, врач начал операцию. Маша помогала ему: и не только подавала инструменты, но и подсказывала какие-то действия.

Видимо, врачу не часто приходилось проделывать такие манипуляции с женщинами, которых на корабле — раз-два и обчелся. А Маша после училища два года работала в женской консультации, так что все складывалось хорошо. Операция завершилась благополучно. Я, устав от перенесенных событий, заснула. Спала я, кажется, недолго, но меня мучили нескончаемые кошмары: какое-то кораблекрушение и пожар на судне. То и другое сразу. Неудивительно — я ведь уже столько времени в море.

Страшным и удивительным было другое. Все тонущие и гибнущие не были членами этого экипажа.

Там, в пучине океанских волн, молили о помощи мои давние знакомые. Волна захлестывала голову Юрки, держался за скользкое бревно дядя Гриша из техникума, летел с высокой мачты головой вниз капитан Островский. А из огня, бушующего на судне высунулась обугленная, но живая бабуля и поманила меня крючковатым пальцем. Я в испуге проснулась. Мне было очень жарко, во рту пересохло, грудь и спина, напротив, были в поту. Я застонала: пить, пить. Тут же рука Маши с кружкой приблизилась к моим губам. Я, стуча зубами о край, сделала несколько глотков. Маша вытерла мне салфеткой губы, промокнула пот со лба.

— Да ты вся горишь! — охнула она.

Она засуетилась, сунула мне градусник под мышку, затем достала его и снова охнула. Тут же побежала за врачом.

Вначале рядом со мной были врач, Маша и старпом Царев, но потом они куда-то делись, а комнату заполнили чужие странные люди. Какие-то инквизиторы с факелами, палач в капюшоне, а рядом с ними — и вовсе нелюди: рогатые черные существа на двух ногах угрожали мне, кололи пиками, кричали. Сколько времени прошло, я не знаю. Временами я приходила в сознание, но было мне так же плохо. Маша едва успевала менять подо мной пеленки, пропитанные кровью. Неожиданная мысль, что я скоро умру, охватила меня: так рано, так и не узнав жизни, не успев насладиться ее радостями, и ничего, даже ребенка, не оставив после себя на этой земле.

Пока я умирала и воскрешалась вновь, на корабле приняли решение: связаться с ближайшим портом и просить местные власти принять меня.

Об этом между приступами мне сообщила Маша.

Она же первая объявила, что договоренность есть и скоро мне предстоит высадиться на сушу. Мы подплывали к острову Занзибар, где по плану у нас стоянки не было, но пришлось сделать вынужденный заход в порт. Меня вынесли на носилках на палубу, растянув надо мной тент: солнце палило сильнее прежнего. Судно встало на рейде, бросив якорь в портовой гавани. Вскоре к нашему судну, урча мотором, приблизился катер. На борт поднялись представители местной власти: полиция, таможенная и карантинная службы. Светлая униформа, надетая на пограничниках, еще сильнее подчеркивала темный цвет их кожи. Врач карантинной службы внимательно осмотрел меня, сделал какие-то пометки в своем блокноте и отдал приказ перенести меня на катер. Царев тем временем передал другому чернокожему мужчине мои документы (документы Гали Поваровой). Я была так измучена приступами горячки, что мое лицо потеряло все присущие ему черты. Сейчас я не походила даже на собственное фото: бледная, с застывшей гримасой боли, со слипшимися от пота, почти прямыми волосами, с острым, обтянутым серой кожей носом. Так что ничего подозрительного таможенник в моем облике не увидел. К тому же для них все белые — на одно лицо, как и для нас негры.

Царев наклонился надо мной и поцеловал сухими губами в лоб.

— Прости, девочка, не уберег. Ты не волнуйся.

Скоро конечный пункт нашего похода, а после — назад. Обратным рейсом, через две недели, мы тебя заберем.

Я видела все происходящее в каком-то тумане.

Вот мои носилки прицепили к одному из подъемных кранов на борту сухогруза, и я зависла в вышине над морем. Сквозь свист морского ветра до меня донеслась матросская команда: «Майна помалу!» — и мое сознание померкло.

Когда я очнулась, мне показалось, что я нахожусь в тюрьме. Я лежала в незнакомой полутемной комнате или скорее бараке. Маленькие оконца под потолком не имели ни рам, ни стекол — они были затянуты только запыленными москитными сетками. На соседних кроватях, прикрытых белыми простынями, я увидела черные стриженые головы.

Я почувствовала, что у меня затекла рука, и слегка пошевелила ею. Тут же жалящий укол в вену заставил меня вскрикнуть: то повернулась игла, от которой тянулся шланг к капельнице, укрепленной рядом с кроватью на высокой стойке. Я замерла.

Однако мой вскрик не прошел незамеченным: одна из черных женщин повернулась ко мне и растянула в широкой улыбке толстенные губы, обнажив ряд белых крепких зубов. Она что-то спросила на незнакомом мне языке, затем повторила фразу по-английски. Я узнала язык, но слова были мне непонятны. Я помотала головой и вдруг ощутила непривычную для себя легкость. Провела рукой по волосам, но вместо них о мою ладонь поскреблись жесткие колючки. Моя голова была таким же шаром, как и головы других лежащих здесь женщин, только не таким черным. Но это была не тюрьма.

Как я поняла позднее, это была больница для бедных.