Завтра мы будем вместе - Галина Врублевская

Здесь же между хижин, у протекающего ручья, стирали белье женщины, тут же плескались черные ребятишки. Тень можно было отыскать только под банановыми деревьями, походившими на зеленые пучки перьев. Туда и устремлялись беспорядочные скопища коз, которые рассыпали всюду темные крутые горошины, тотчас становящиеся лакомством для огромных мух.

Племя размещалось по половому признаку: женщины с женщинами, мужчины с мужчинами. Хотя спаривались они часто. Под высокими и широкими листьями тропиков, растущими прямо из земли, часто можно было видеть любовные парочки. Малолетние дети жили при женщинах, но мальчики постарше уже перебирались в мужскую половину.

Некоторые именитые члены племени жили отдельно.

Имел свой дом и мой хозяин Нганг. Меня также поселили в отдельной хижине — то ли пленница, то ли госпожа. Скоро мне стали ясны намерения Нганга: я была предназначена стать одной из его жен. Спустя короткое время была устроена и свадьба. Женщины племени были радостны и возбуждены. Было видно, как они радовались любому празднику. Они тщательно намывались в теплом ручье, потом, набрав какой-то глины на берегу, раскрашивали свое лицо, руки, тело. Хотя в обычные дни они носили современные ситцевые юбки, на праздник все облачались в бахрому, сделанную из волокон пальмы и укрепленную на бедрах, ниже пупа. Всевозможные бусы, ожерелья, болтающиеся на голых черных грудях, дополняли праздничный наряд. Меня тоже обрядили в национальные одежды и разрисовали. Но на моем белом, хотя и загоревшем теле светлые мазки глины не были столь заметны. Думаю, что женщинам этого племени я казалась уродиной, я бы лучше смотрелась в кружевной кофте, в которой меня привезли из города, но тотчас по приезде сняли. Долго тянулось утомительное празднество, вымотавшее меня своей неподвижностью. Мы с женихом, главным украшением которого в этот день был обруч с перьями на голове, несколько часов сидели в центре крутящегося вокруг нас хоровода. Хоровод отличался от русских народных танцев: никто не держался за руки, а все шли, пританцовывая, гуськом друг за другом, с пением, похожим на вскрики диких зверей. Я чувствовала себя зрительницей в театре, а не невестой на свадьбе. Мне не верилось, что главное действующее лицо в этой комедии — я. Потом Нганг овладел мною, и я стала его новой женой. С этого времени меня поместили в хижину вместе с другими его женами, с которыми я не только делила кров, но и участвовала во всех хозяйственных работах.

* * *

Прошел почти год моего пребывания на острове. Теперь меня трудно было отличить от других членов большой семьи Нганга с разветвленной системой родства: жены, дети, сестры, братья. Моя кожа почернела на жгучем солнце экватора и задубела от переменчивых воздействий местного климата. С марта по май здесь продолжался сезон тропических ливней, потом жара, и снова ливни.

Я вместе с другими женщинами племени занималась обработкой какао-плодов.

Эти красновато-бурые плоды, как огромные груши, росли прямо на стволах толстых деревьев. Мужчины срезали их острыми ножами, а потом рассекали вдоль на две части, обнажая зернистую, как у граната, середину, и передавали эти полуфабрикаты женщинам. Я довольно ловко научилась извлекать из липкого желатина зерна. В этот момент из них валил опьяняющий шоколадный угар, от которого мы испытывали легкий кайф. Потом мы раскладывали эти зерна на циновках и сушили их.

Высушенные зерна засыпали в мешки, чтобы потом отвезти куда-то на кондитерские фабрики. Конечного продукта — конфет и шоколада — здесь никто не видел. Зато шоколадные лепешки, сделанные кустарным способом, были обычной едой.

* * *

О чем я думала все это время, кого вспоминала? Как ни странно это прозвучит — ни о чем, никого. Я просто выживала. Вначале, как я сказала, мучилась животом, привыкая к местной пище и воде. В другой раз солнечный удар лишил меня сознания, позднее я свалилась от малярии. От нее меня лечил сам Нганг. Вначале я думала, что он просто вождь общины. Но потом выяснилось, что власть его над соплеменниками не имеет границ.

Нганг был жрецом вуду, целителем, магом и колдуном. Вуду, древнее верование, практиковалось в стране так же подпольно, как знахарство в наших деревнях. Оно так же уживалось с официальной религией, как наши гадания и народные обряды с православием. Оказалось, что белая женщина явилась Нгангу в трансе, когда он путешествовал в параллельном мире. И эта белая женщина, то есть я, должна была подарить ему сына, через которого опыт и знания белых людей перейдут в племя.

Примерно так пояснил Нганг мое появление на острове, когда я стала немного понимать язык суахили, на котором здесь в основном говорили. Хотя сам Нганг и еще несколько человек изъяснялись и по-английски. Вскоре я снова встретилась с человеком, организовавшим мое похищение из госпиталя, Мурумби. Оказалось, что он был младшим братом Нганга.

За все месяцы моего пребывания в плену Мурумби появлялся не более двух раз. Один раз я заметила его в день свадьбы. Он отличался от других мужчин племени своим цивилизованным видом. Мурумби был одет по-городскому: в шорты и рубашку навыпуск. Но особенно нелепо смотрелись здесь, на острове, большие, солидные очки на его носу. Тогда я еще не знала достаточно здешних языков: ни суахили, ни английского, чтобы свободно болтать и выспросить у местных подробности об этом странном африканце. Он же, передав меня брату, больше не интересовался мною. Но Мурумби был единственной ниточкой, связывающей меня с большим миром, с портовым городом, куда приходили корабли со всех частей света. Надо было поддержать с ним знакомство. В очередной приезд Мурумби я сама подошла к нему и, с трудом подбирая английские слова, заговорила. Ха-ха! Он ответил мне по-русски. Оказалось, он свободно владеет моим родным языком! Он со смехом признался, что сам отыскал для брата нужную тому белую женщину. Оказывается, Мурумби работал в порту Занзибара, потому и оказался в курсе моего появления в стране. Но меня теперь больше интересовало, откуда он знает язык. История его жизни была невероятна! Он рано уехал из своей деревни, учился в Дар-эс-Саламе, крупнейшем городе Танзании, потом попал в Советский Союз, в Ленинград.

Там получил морскую профессию. Я чуть не прикусила язык, когда услышала слово «Ленинград». Я сразу почему-то решила, что он учился в том же военно-морском училище, где работала моя мама. Давно растаявшие надежды об отце вновь колыхнулись волной в моей груди. Бывают такие невероятные, глупые мечты, от которых невозможно избавиться. Ведь в училище были африканцы! Неужели судьба свела меня с отцом в этой далекой точке планеты? Я приподняла на ладони своих белых слоников — единственное украшение, болтающееся на моей дочерна загорелой груди: «Мурумби, тебе знакомы эти фигурки?»

Вопрос о слониках удивил его. Он заметил, что это не африканское изделие: формы не те и материал незнакомый, то есть не слоновая кость. И в военно-морском училище Мурумби никогда не учился, а был студентом Института водного транспорта, изучал портовое оборудование. И наконец, он не мог быть моим отцом по молодости. Оказалось, ему только тридцать лет. Я и до сих пор неточно определяю возраст негров, а тогда, в свой первый год, я даже их лица различала с трудом. Да и что мне дало бы внезапное обретение отца на острове, где у иных отцов было по полсотни детей?