Де Бюсси - Анатолий Матвиенко

– Денькую бардзо!

Вежливость с персоналом никогда не помешает, миллион раз чрезвычайно тайные сведения утекали через секретарш, растаявших от комплимента и шоколадки. Не питая особых предрассудков по отношению к «черни» и «быдлу», я общался накоротке со многими из них, поэтому был наслышан о замковых секретах лучше де Келюса, отвечающего за внутреннюю безопасность. Но про тайник с лестницей из холла первого этажа узнал только сейчас.

Этажом ниже смрад стал невыносимым. Едкий дым начал резать глаза. Что это? Фосфор? Бертолетова соль? Но их откроют столетиями позже!

Мощная дверь из толстых дубовых досок с обшивкой из массивных железных полос, наверно, еще строителями тайника была задумана, чтобы выдерживать взрывы изнутри. Надеюсь, этот был последним. Ни одно живое существо, кроме разве что таракана, не в состоянии выжить рядом бомбой, встряхнувшей огромный замок!

Пан Пшемысский родился на свет, будучи по живучести сродни таракану. Только утратил слух, но не голос и не жажду разговаривать, тем более увидев свежего человека. Точнее – свежие уши.

– Да! Тысячу раз да!!! – проорал алхимик, даже не поздоровавшись. – Мой великий учитель Дени Захер был прав! Только греческий огонь способен превратить ртуть в золото!!! Нужен взрыв посильнее!!!

Логово безумца разительно отличалось от стереотипных алхимических берлог в обывательском представлении. Он разгородил его на два отделения, меньшая часть без мебели, с одним лишь каменным помостом посередине, почернела от взрывов. Во втором помещении, с алхимическими реактивами и манускриптами, царил необычайный порядок.

С огромным трудом втиснув словесный поток алхимика в конструктивное русло, а он реагировал только на удары ножнами шпаги по плечу, я усвоил, что магическая технология трансмутации ртути в золото работает, по теории Захера-Пшемысского, исключительно в высокой температуре взрыва. Но обычного черного пороха недостаточно, и наш невероятный поляк сумел восстановить древнегреческий состав. Он выкрикнул рецептуру несколько раз, что ни в коей мере не продвинуло мои алхимические познания: я понятия не имел, что означают термины «ведьмин камень», «чертов порошок», «дьявольская слизь» и «драконья желчь».

С похорон предыдущего краковского монарха на нужды алхимической науки не отпускалось ни злотого, Пшемысского кормили старые слуги по многолетней привычке. Откуда он набирал всякие ведьмины и драконьи снадобья, одному Богу (точнее – дьяволу) ведомо. Еще сложнее, чем докричаться до глухих ушей старого взрывотехника, было уговорить его на сделку – изготовить запалы для моих пистолетов в обмен на золото для дальнейших опытов. В результате я избавился от необходимости подсыпать порох на пистолетную полку, вместо них появились вонючие лепешки для греческого огня, мгновенно воспламенявшиеся от кремневой искры.

Вавель вздрагивал теперь в любое время суток, обитатель подвала не различал день и ночь… Генрих и его окружение удовлетворились байкой о фамильном привидении Ягеллонов, буйствующим в приступах вековой тоски.

Так подошло время поединка. Меня снова попытаются отправить на тот свет… И привыкнуть к этому невозможно.

Если ехать от Вавеля в сторону Люблина или Варшавы, нужно взять на север через улицу Гродску, Торговую площадь и Флорианские ворота, таким образом, пересечь весь Краков. Венецианская дорога – другое дело, она вьется прямо под Вавельским холмом на юго-восток и за Казимижем ныряет в густой хвойный лес. Ночью на исходе мая она выглядела зловеще… Я преувеличиваю. Наверно, сейчас любая ночная тропа показалась бы мне ведущей в ад, потому что предупрежден: в конце дороги ждет смерть.

Де Бреньи выторговал у меня пару моих особых пистолетов, к сожалению, сильно уступающих французским, без нарезов и с одним стволом. На свое мощное молодое тело он нацепил сплошной броневой панцирь, уязвимый разве что для клевца или средневекового двуручного меча; вызов на дуэль адресован мне персонально, и моему спутнику придется сражаться, только если благородный поединок превратится в свалку без правил, в том числе запрещающих кольчуги и кирасы. Де Бреньи – самый симпатичный из нас, конкурирующий с королем в изысканности черт лица, он пожаловался, что в столь воинственном облачении его не видит никто, способный оценить по заслугам.

Не хуже был экипирован де Келюс, компенсируя мелкий рост количеством оружия и зверским выражением физиономии. Обычно суровый мужской вид связывается с грозно торчащими усами и наставленной на противника острой бородкой, напоминающей некое волосяное копье. Граф был практически лишен такой растительности, отдельные мягкие кустики тщательно выбривал, смахивая на интеллигента двадцатого века, не хватало только очков. Я-то хорошо знал, насколько наш малыш Жак ревностно относился к своей небоевой внешности и немедля обнажал шпагу, заслышав хотя бы призрачный намек на его скромный рост и юношескую чистоту щек.

Держу пари, Шико отдал бы все за ночное приключение, засидевшись в Вавеле подле короля. Но ему выпало развлекать нашего высочайшего покровителя.

Само собой, в арьергарде трусили на худых кобылках Ясь и Чеховский, наш обоз и медсанбат.

Чтобы не быть обвиненными в противостоянии «французы vs шляхта», мы пригласили в качестве зрителей дюжину человек из городской стражи, все – поляки или литвины, а присутствие за спинами вооруженного отряда отобьет у наших врагов желание устроить общее побоище… По крайней мере, я так надеялся, пока не увидел размеры войска, собранного Сокульским.

Они подготовились заранее, окружив кострами будущее ристалище – поляну недалеко от дороги, в поперечнике не менее тридцати шагов. Отсветы огня на мрачных лицах придали действу некий мистический окрас.

Не тушуясь, направил Матильду ровно в центр круга.

– Доброй ночи, панове! Прекрасная погода для выяснения отношений, не правда ли?

Сокульский не изъявил желания поддержать светскую беседу.

– Плевать на погоду! Ты сейчас умрешь!

– Досадно… А вдруг выйдет наоборот?

– Тогда тебя вызовет пан Соколовский, за ним – пан Паскевич, за ним…

– Какой-нибудь другой пан, я понял. Но, пшепрашам, ничего не получится. Даже если я буду бодр, весел и без единой царапины, о следующем поединке предпочту договариваться отдельно.

Множественность поляков сыграла с ними злую шутку. Я бросал обидные слова, унижая только Сокульского, из них выходило, что он один задумал бесчестное дело – натравливать новых и новых дуэлянтов на единственного фехтовальщика в моем лице, благородные паны никогда не опустятся до подобной низости, ибо честь превыше всего и тому подобное. Кроме того, среди большого числа людей, даже специально отобранных моими врагами, наверняка немало и тех, кто не пожелает поступиться дуэльными правилами.

Паны оборачивались, переглядывались. Каждый понимал – такой толпой наседать на одного человека действительно выглядит недостойно, и кто-то из шляхтичей непременно разболтает о позоре. Решимость драться со мной сохранилась лишь у Синицкого, потерявшего кузена и родного брата.