Хозяин - Михаил Орлов

Не успевая понять и запомнить, как в кошмарном сне или в бреду, вырванный откуда-то чей-то шлем, чей-то на миг ставший доступным живот, чей-то оскаленный рот, чьи-то выпученные глаза, чьи-то ноги, едва прикрытые поножами, чьи-то когти и зубы – били мечом, били топором, терзали клыками и когтями, снова топором, цепным кистенем, метавшим железное бугристое яблоко в головы, шлемы и хребты, а как он в руке оказался – непонятно…

Всей горечью обиды за тяжелую жизнь, всей злобой людей, над которыми чинят несправедливость, всей нерастраченной ненавистью, яростью и злобой, накопленной в постоянном ожидании прихода охотников за телами, лесные и люди ударяли друг в друга, погружали железо в податливые тела и горели восторгом, что Создатель, и в самом деле воплотившийся в молодом карлике Луке, оказался рядом, где-то на арене воодушевляет собратьев на подвиг и смерть во имя лучшей жизни, жизни без угнетения и страха, жизни без мучительно ненавистных лесных или каменщиков.

В битве люди забывали, что вышли на поле, выступив тем самым против святейшего папы, а лесные забывали, что их словно скот выгнали на поле умирать на потеху римлянам. Сейчас не было противников государя и не было пленных рабов – были люди, смертельно ненавидящие зверей, возомнивших себя богоравными творениями, и были лесные, знавшие, что они созданы из того же материала, что Адам и Ева, но волею древних принявшие облик мифических существ. Вины не было ни в ком, но ненависть в каждом делала всех одинаково дикими, делала зверьми.

Лука внезапно оказался в полном одиночестве. Вокруг него будто бы возник невидимый барьер, мыльный пузырь неслыханной прочности, внутри которого он и плыл среди сражающихся: умирающих и убивающих друг друга. Зачем, почему?..

Он остановился, забыв о битве, которая к нему уже, кажется, не имела отношения. Нет, все, что находилось за этой невидимой границей, накрывшей его, продолжало жить, сражаться, убивать. Но здесь, внутри, лесные и люди, терзавшие друг друга, казались тенями, призрачными контурами, которые, двигаясь как и прежде, проходили мимо него, сквозь него, помимо него.

Внезапно он осознал, что изменилось еще кое-что: его гость, полгода как поселившийся у него в голове, неожиданно вышел из своего укрытия, он был рядом, почти потеснив его самого, и от его непонятного существа исходили тревога и удовлетворение. В этот момент Лука наконец-то догадался, что изменения вокруг исходят как раз от пришельца: боясь и за себя, и за Луку, с которым стал уже одним целым, сделал что-то с внешним миром, воздвиг между ними и гладиаторами непреодолимую преграду.

Это понимание пришло само собой, но сейчас даже не взволновало. Все помыслы Луки были направлены вовне, его внимание было приковано к товарищам и врагам, а собственные превращения лишь были отмечены. Он смотрел на то, что творилось вокруг него.

Сбив, растоптав противника, враг рычал, как хищный зверь, загнавший добычу. Упавший еще пытался достать ножом ногу врага, вцеплялся зубами в горло такого же поверженного. Умирающий, забыв о том, что навсегда теряет жизнь, тратил последние мгновения, чтобы еще немного потешить ненависть. И не мог – слишком велик был запас.

Бой смешал врагов, сражающие разбились на отдельные кучки. Строя не было с самого начала, а теперь не существовало и линии фронта. Постепенно и совершенно стихийно организовывались отряды внутри этой убивающей друг друга массы людей и лесных. Ветераны-люди наслаждались мягкостью тел, куда вонзались их мечи и копья, и сами себе казались волками-оборотнями с зубами-мечами, когтями-кинжалами. Другие уже были оборотнями и могли лишь мстить подражающим им. От крови, обильно лившейся из ран, в воздухе над ареной сгущался почти невидимый, но невыносимо пахнущий туман.

Лука, снова вернувшийся к реальности, искал друзей, но не находил в общей массе убийц. Отбивая на ходу мелькавшие вокруг лезвия, он упорно продвигался вперед. Приходилось перешагивать через тех, кто уже сдался, кому было уже все равно: топчут их или бросают в Конвертер. Временами ему казалось, что он видит Лайму или Лока. Он бросался туда, но убеждался в своей ошибке.

Что-то вообще случилось с ним во время этого боя. Он, в детстве постоянно боявшийся смерти, но последние недели вдруг уверившийся в собственном бессмертии, понял, что его жизнь держится лишь на вере других и на капризе неведомого гостя. Он вдруг понял, что может сейчас умереть, и потому с неприятным чувством, с каким-то даже омерзением в душе сам стал приближаться к месту встречи с ней. То тяжелое сгущение одиночества, которое он испытал на этом пути среди множества оберегающих и восхваляющих его существ, не могло завершиться ничем иным, как только встречей – небывалой еще для него, самой важной встречей со смертью. Последними силами угасающего духа поддерживал он мужество свое. Но вскоре мучительная неизвестность перестала пугать, ибо вместо него словно бы кто другой пошел вперед легко и просто, преодолев свою нерешительность и немощность, чутко прислушиваясь и внимательно напрягая глаза. Он чувствовал, что теперь все зависит от него и только от него.

В одно из следующих мгновений он, видимо, допустил какую-то оплошность, сделал неверный шаг, и таинственный зверь вроде огромного жука стремительно прянул вверх по стене, окружающей арену, рухнул вниз и пронесся сквозь копошащееся в смертельном бреду поле. Он умер – тяжелый топот зверя был всего лишь отзвуком его последнего бреда, – и вот он снова стоит на песчаном пустыре, где продолжают биться призрачные тени, и сквозь них, по ним, через них продолжал носиться ужасный зверь, утюжа и растирая прежде занятых исключительно собственной враждой людей. Несколько раз это чудовище проносилось сквозь него, не причинив ни малейшего вреда, что окончательно убедило его отнести видение к разделу миражей, о которых он когда-то читал. Он не хотел верить в его реальность, верить в действительное существование этого ожившего ужаса.

Одно его беспокоило в этом нереальном, каком-то сером мире, ставшем сейчас его пристанищем: все вокруг не имело телесной связи с ним, никак не реагировало на него, разве что кроме демонстрации тех иллюзорных теней, что кружились и умирали под телом жукоподобного гиганта. Желание вернуть простое чувственное восприятие заставило его забыть о недавних предчувствиях, боязнь за себя отступила, все стало неважным, кроме чуждости окружающего. Он сделал усилие, и ему удалось: снова все вернулось, и вокруг были потерянные недавно краски, запахи и чувства.

И они были ужасны.

Вероятно, зверь, хозяйничавший сейчас на арене, был порождением все тех же безумных генетиков. Возможно, он был разумен, судя по тому, что делал то же, что и все: убивал. Зверь был похож на динозавра, одного из тех причудливых созданий, что не давали покоя Луке в детстве: часами можно было рассматривать их изображения в каталогах. Возможно, крокодил, если бы не рог на носу, возможно, носорог, если бы не костяные ножи по бокам и спине, возможно… Словом, это было адское создание. И оно убивало.

Оно убило почти всех. Если недавно, до помутнения разума, Лука видел множество людей и лесных, беспощадно терзавших друг друга, то теперь все было залито кровью и кусками разорванных тел. Живые в ужасе разбегались от невероятно быстрого и невероятно беспощадного чудовища. Оно настигало, подхватывало громадной пастью, перекусывало пополам и, не пытаясь сожрать, выплевывало. Чтобы тут же настигнуть другого, потом еще – и как быстро!..