Птичий город за облаками - Энтони Дорр

– Сколько существует человечество, мы, люди, пытались одолеть смерть. С помощью медицины, технологии, борьбы за власть или путешествий. Никому это не удалось.

Они выходят на вершину башни. Констанция смотрит, и у нее кружится голова. Красный кирпич и белый камень, состоящий из тел умерших животных, зеленый плющ, волнами наплывающий на стену, – всего этого чересчур много.

– Однако часть построенного нами живет, – продолжает миссис Флауэрс. – Примерно в четыреста десятом году нашей эры император этого города, Феодосий Второй, возвел пять километров стен, чтобы соединить те десять километров стен со стороны моря, которые у города уже имелись. Феодосиевы стены были двойные: внешняя два метра толщиной и девять высотой, внутренняя пять метров толщиной и двенадцать высотой, – и кто знает, сколько людей отдали жизнь на их строительстве?

Крохотное насекомое запечатлелось, когда ползло через перила точно перед Констанцией. Панцирь у него иссиня-черный, блестящий, ноги невероятные, членистые. Жук.

– Больше тысячи лет эти стены отражали все нападения, – рассказывает миссис Флауэрс. – Книги конфисковывали в портах и не возвращали, пока не скопируют – от руки, разумеется. Некоторые считают, что в определенные периоды времени библиотека внутри города содержала больше книг, чем все другие библиотеки мира, вместе взятые. И все это время случались землетрясения, и наводнения, и войны и горожане сообща укрепляли стены, зараставшие сорняками и размываемые дождем. И уже никто не помнил поры, когда этих стен не было.

Констанция тянется потрогать жука, но перила распадаются на пиксели, и вновь ее пальцы проходят насквозь.

– Ни ты, ни я не доберемся до беты Oph-два. Это горькая правда. Но со временем ты поймешь: можно гордиться участием в деле, которое тебя переживет.

Стены не движутся, люди внизу не дышат, деревья не качаются, автомобили стоят на месте, жук застыл во времени. Констанция внезапно понимает то, о чем не задумывалась раньше: десятилетки, родившиеся на борту, такие, как ее мама, просыпались в свой библиотечный день, мечтая о том, как ступят на бету Oph-2, вдохнут воздух за пределами «Арго». Они воображали убежища, которые будут строить, горы, на которые поднимутся, формы жизни, которые, возможно, обнаружат, – вторую Землю! После библиотечного дня они выходили из своих кают изменившиеся, со складками на лбу, с опущенными плечами и потухшими глазами. Они больше не бегали по коридорам, а с концом светодня принимали сонные таблетки. Иногда Констанция видела, как дети постарше уставляются на свои руки или в стену или проходят мимо столовой ссутулившись, будто на спине у них невидимые рюкзаки с камнями.

Ты, я, твоя мама, твой папа, все и вся.

Констанция говорит:

– Но я не хочу умирать.

Миссис Флауэрс улыбается:

– Знаю, деточка. Ты еще долго-долго не умрешь. Тебе предстоит помогать удивительному путешествию. Идем, нам пора, здесь время течет странно, и уже начинается третья еда.

Она берет Констанцию за руку, и они вместе взлетают над башней, город под ногами уменьшается, становится виден пролив, затем моря и континенты. Земля постепенно сжимается в точку, и они выходят из Атласа в библиотеку.

В атриуме собачка виляет хвостом и прыгает на Констанцию лапами. Миссис Флауэрс смотрит на нее с нежностью, а огромный потрепанный Атлас закрывается, взлетает и плывет к полке. Почти все члены команды уже ушли.

Ладони у Констанции мокрые, ноги болят. Она думает о младших детях, бегущих сейчас по коридору к третьей еде, и долгая боль пронзает ее как нож. Миссис Флауэрс указывает на бескрайние полки:

– Деточка, каждая из этих книг – дверь, ворота в другое время и место. У тебя впереди целая жизнь, и у тебя все время будут книги. Этого вполне довольно, не правда ли?

Омир

От поля под Эдирне, где испытывали пушку, до Царицы городов сто лиг, и воловья упряжка тащит махину медленнее, чем человек бы полз. Упряжка составлена из тридцати пар, пристегнутых к общему дышлу посередине. Она такая длинная, столько всего в ней может сломаться, что за день приходится останавливаться раз шесть. Впереди и позади них другие волы везут кулеврины, катапульты и бомбарды, всего тридцать орудий, а также повозки с порохом и каменными ядрами. Некоторые ядра такие большие, что Омир не мог бы обхватить их руками.

Поток людей и животных течет мимо, словно река, огибающая валун: мулы с седельными сумами, верблюды, обвешанные глиняными сосудами, телеги с провиантом, досками, веревками и холстиной. Как разнообразен мир! Омир видит предсказателей, астрологов, ученых, пекарей, оружейников, кузнецов, дервишей в рваных одеяниях, хронистов, целителей и знаменосцев с флагами всевозможных цветов. Кто-то в кожаных доспехах, кто-то с перьями на шапке, кто-то босой, кто-то в сапогах дамасской кожи. Он видит невольников с тремя горизонтальными шрамами на лбу (по одному, объясняет Махер, на каждого умершего хозяина) и человека, который молитвенными поклонами набил себе такую мозоль, что кажется, будто над бровями у него огромный корявый ноготь.

Как-то мимо упряжки проходит погонщик мулов в меховой шапке. Верхняя губа у него такая же, как у Омира. Они встречаются глазами, погонщик отводит взгляд, и больше Омир его не видит.

Он постоянно то в изумлении, то в ужасе. Укладываться у костра и просыпаться рядом с тлеющими углями в заиндевелой одежде, сидеть рядом с другими погонщиками, покуда огонь снова раздувают, есть ячмень с зеленью и кусочками конины из одного медного котла – все это дает неведомое прежде ощущение товарищества, участия в общем правом деле, таком важном, что место нашлось даже для мальчишки с лицом как у него. Они движутся на восток к великому городу, словно по зову волшебного дудочника из дедовых рассказов. Каждое утро светает раньше, день становится длиннее, над головой пролетают журавли, потом утки, потом певчие птицы, как будто тьма отступает и победа предрешена.