Птичий город за облаками - Энтони Дорр

Еще до наступления вечера семейные вышивальщицы бросают работу и уходят. С улицы доносится стук подков, скрип колес и крики возчиков. Анна смотрит, как Мария щурится над шелковым оплечьем. Она слышит голос высокого переписчика: «Дитя, ковчег налетел на скалы. А вода поднимается все выше».

Омир

Все смотрят на мятущиеся небеса. Вслух погонщики говорят, что султан терпелив и милостив, что он в своей мудрости понимает, как трудна возложенная на них задача, что бомбарда прибудет на поле боя, когда будет нужнее всего. И все же Омир чувствует, что после стольких усилий все на взводе. Грозы налетают одна за другой. Щелкают бичи. Раздражение нарастает. Иногда Омир ловит в устремленных на него взглядах неприкрытое подозрение. У него появилась привычка вставать от костра и уходить в тень.

Когда дорога идет вверх, подъем может занять целый день, однако труднее всего спуски. Тормоза ломаются, оси гнутся, волы ревут от страха; не раз составное дышло ломалось, животные падали. Каждые несколько дней кого-нибудь из волов забивают. Омир повторяет себе, что все их усилия, все жизни, вложенные в то, чтобы дотащить пушку, – ради правого дела. Они исполняют волю Всевышнего. Однако в самые непредсказуемые моменты на него накатывает тоска по дому; резкий запах дыма, конское ржание в ночи, и вот оно снова – стук стекающего с деревьев дождя, журчание ручья. Мать на очаге выплавляет из сотов воск. Нида поет среди папоротников. Дед, с его плохо гнущимися суставами и восемью пальцами на двух ногах, ковыляет к хлеву, стуча деревянными башмаками.

– Как он найдет себе жену? – спросила как-то Нида. – С таким-то лицом?

– Девушек будет отпугивать не его лицо, – ответил дед, – а то, как у него от ног воняет!

Он схватил Омирову ступню, поднял к своему носу и шумно потянул воздух. Все засмеялись, а дед сгреб Омира в охапку и прижал к груди.

На девятнадцатый день часть скоб, удерживающих исполинскую пушку на возу, отлетает, и она скатывается на землю. Все стонут. Двадцатитонная пушка блестит на дорожной глине, точно отброшенный богами инструмент.

И словно нарочно, тут же начинается дождь. Весь вечер они лебедками втаскивают пушку обратно на воз, а воз – обратно на дорогу. В тот вечер священные мудрецы ходят между кострами, стараются поднять боевой дух. Люди в городе, говорят они, даже лошадей не умеют толком разводить и вынуждены покупать наших. Они целыми днями валяются на бархатных ложах; они учат комнатных собачек вылизывать друг дружке срамные места. Осада начнется со дня на день, говорят мудрецы, и пушка, которую вы тащите, обеспечит победу, повернет колеса судьбы в нашу сторону. Благодаря вашим усилиям взять город будет проще, чем облупить яйцо. Легче, чем вынуть волосок из чашки с молоком.

Дым поднимается к небесам. Погонщики укладываются спать, и внезапно Омир ощущает дурное предчувствие. Он находит Луносвета неподалеку от костра. Веревка, привязанная к воловьей шее, волочится по земле.

– Что такое?

Луносвет ведет Омира к брату. Тот стоит под деревом на трех ногах, держа одну заднюю на весу.

Хотя так повелел Всевышний и пожелал султан, переместить такую тяжесть на столь большое расстояние – самый предел возможного. На последних лигах воловья упряжка с каждым шагом словно проваливается в землю, будто не идет по дороге к Царице городов, а спускается в преисподнюю.

Несмотря на все Омировы усилия, под конец пути Древ хромает все сильнее, а Луносвет едва может поднять голову. Кажется, будто братья-волы тянут только ради Омира, словно им важно одно – исполнить странное желание мальчика.

Он идет рядом с ними и плачет.

На второй неделе апреля они добираются до поля перед стенами Константинополя. Дудят трубы, войска разражаются приветственными криками, люди бегут взглянуть на огромную пушку. Каким только не воображал Омир этот город: демоны с когтистыми лапами расхаживают на башнях, внизу рвутся с цепей адские псы, – однако, когда упряжка огибает поворот дороги и он видит саму крепость, у него захватывает дух. Впереди огромный ров, шириной с реку. По ближнюю сторону рва – бессчетные шатры, костры, животные, воины. По дальнюю, за невысоким уступом, на лиги в обе стороны тянутся высокие стены, словно молчаливые неодолимые обрывы.

В странном дымном свете под низким серым небом стены кажутся бесконечными и бледными, словно охраняют город, построенный из костей. Как сквозь них пробиться даже с такой пушкой? Они будут блохами, запрыгивающими в слоновий глаз. Муравьями у подножия горы.

Анна

Ее вместе с сотнями других детей отправили укреплять слабые участки стены. Они тащат булыжники из мостовой, плиты, даже надгробья, а каменщики укладывают все это и скрепляют раствором. Как будто весь город разбирают и перестраивают в виде бесконечной стены.

Весь день она поднимает камни и таскает корзины; среди каменщиков на стене работают знакомые ей пекарь и два рыбака. Никто не произносит имя султана вслух, как будто назовешь его – и в городе материализуется сарацинская армия. К концу дня поднимается ледяной ветер, солнце скрывают клубящиеся тучи, и весенний вечер кажется зимней ночью. На укреплениях над ними босоногие монахи с пением несут крест и святые мощи в реликварии. Что надежнее остановит врага, думает Анна, строительный раствор или молитва?

В тот вечер, второго апреля, возвращаясь домой, продрогшая и голодная Анна пробирается через сад у Пятых Военных ворот к старой стрелковой башенке.

Потерна на месте, груда обломков тоже. Шесть пролетов доверху. Анна обрывает несколько побегов плюща. Золотой и серебряный город на фреске по-прежнему парит в облаках, постепенно осыпаясь. Анна встает на цыпочки, трогает ослика, навеки застрявшего на морском берегу, затем пролезает через западную бойницу.

От того, что она видит за внешней стеной, за крепостным рвом, у нее все внутри холодеет. Рощи и сады вроде тех, через которые они с Марией месяц назад шли к церкви Пресвятой Богородицы Живоносный Источник, вырублены. На их месте – голая земля, ограниченная заостренными кольями, будто зубцами исполинского гребня. За частоколом, который тянется в обе стороны, сколько видит глаз, лежит второй город, кольцом обхвативший первый.

Тысячи сарацинских шатров хлопают на ветру. Костры, верблюды, лошади, повозки, кишение людей в облаках пыли… всего так много, что у нее нет чисел, чтобы их счесть. Как там старый Лициний описывал греческие войска, собравшиеся под стенами Трои?

Ветер меняет направление, тысячи походных костров вспыхивают ярче, тысячи стягов хлопают на тысяче древков. Анна чувствует сухость во рту. Даже если удастся проскользнуть в ворота и сбежать, как пробраться через это многолюдство?

Из закромов памяти выплывают давние слова вдовы Феодоры: «Дитя, мы прогневили Бога, и теперь Он разверзнет землю у нас под ногами». Она шепчет молитву святой Коралии, просит послать знамение, если есть хоть малейшая надежда, смотрит, дрожа на пронизывающем ветру. Звезда не вспыхивает, знамений не появляется.