Крах Украинской державы - Павел Петрович Скоропадский

Там было какое-то правительство, которое фактически не давало себя чувствовать, наше же министерство иностранных дел повело за свой риск и страх довольно наивную украинскую агитацию, какие-то молодые люди в украинских костюмах в Ялте и в окрестных городках убеждали публику сделаться украинцами. Это не имело, конечно, успеха, но и никому не вредило.

* * *

Так продолжалось до конца июня месяца, когда в один прекрасный день ко мне зашел Федор Андреевич Лизогуб и заявил, что он получил телеграмму от генерала Сулькевича, объявляющего, что он стоит во главе правительства, и вместе с указанием, в очень дерзкой форме, что он украинского языка не понимает и впредь настаивает на том, чтобы к его правительству обращались на русском языке.

Начало было плохое. Вся переписка и вообще все официальные сношения как с немцами, австрийцами, так и со всеми другими государствами и обывателями, с которыми в то время Украина имела сношения, происходили на украинском языке. Нам отвечали на своем языке, это было так принято. На Украине официальным языком был украинский, и не генералу Сулькевичу было менять заведенный порядок.

Через некоторое время мы узнали, что новое Крымское правительство повело новую политику, далеко не дружественную Украине, и преследовало цель образования самостоятельного государства, причем, все направление, как я только что сказал, ясно дышало каким-то антагонизмом.

Я рассуждал так: планы немцев мне неизвестны, во всяком случае, при известной комбинации немцы не прочь там утвердиться. Турция с татарами тоже протягивает к Крыму руки, – Украина же не может жить, не владея Крымом, это будет какое-то туловище без ног.

Крым должен принадлежать Украине, на каких условиях, это безразлично, будет ли это полное слияние или широкая автономия, последнее должно зависеть от желания самих крымцев, но нам надо быть вполне обеспеченными от враждебных действий со стороны Крыма. В смысле же экономическом Крым фактически не может существовать без нас.

Я решительно настаивал перед немцами о передаче Крыма на каких угодно условиях, конечно, принимая во внимание все экономические, национальные и религиозные интересы народонаселения. Немцы колебались, я настаивал самым решительным образом.

Между тем, отношения с новым Крымским правительством обострялись все больше и больше. Меня это сильно волновало, тем более, что, по крайней мере, часть народонаселения Крыма посылала ко мне целый ряд депутаций, искренно выражала желание самой тесной связи с Украиной, считая, что всякая другая комбинация гибельна и для Крыма, и для нас.

Наконец, дело дошло до того, что наш совет министров постановил прекратить сношения с этим новым правительством, и до выяснения обоюдных отношений между Крымом и Украиной прервать экономические сношения. Это была мера, может быть, и слишком решительная, но она по крайней мере приводила Крымское правительство к сознанию, что то направление, которое оно приняло, не может дать счастья Крыму.

Тут в это же самое время, между прочим, я узнал от немцев же, кажется, от офицера «Оберкомандо», майора Гессе, что в Киев проездом в Берлин приехал граф Татищев, один из видных министров нового крымского правительства.

Гессе мне сказал, что Татищев хотел бы меня видеть. Я, узнавши о его желании со мной повидаться, был рад неофициально с ним переговорить, так как я думал, что этот разговор с глазу на глаз мог бы привести к хорошим примиряющим результатам, но я хотел, чтобы наше свидание осталось втайне от публики.

Я прямо сказал Гессе, что хочу видеть графа Татищева, буду очень рад его принять, но так как теперь отношения между правительствами обострились, то, не имея возможности принять его официально, я прошу графа приехать ко мне не под своей фамилией, а под фамилией, «ну, скажем, Селивачева». Я сказал первую попавшуюся мне на язык фамилию. Я много принимал всякого народа, и фамилия Селивачева не говорила ни сердцу, ни уму всех тех, кто в то время следил за мной. Таким образом, Татищев прошел бы незамеченным.

Татищев действительно в условленный час под фамилией Селивачева явился ко мне, но в сопровождении германского офицера. Я начал с того, что сказал ему, что очень рад его видеть, но не могу его принять официально, а принимаю как частное лицо, как графа Татищева, и хотел перейти к дальнейшему разговору, хотя присутствие немецкого офицера меня стесняло.

Граф Татищев принял официальный вид и ответил мне, что он здесь как министр крымского правительства, что он на этом стоит, почему-то добавил, что он человек русский. Я его вежливо перебил и сказал ему, что в таком случае я не знаю, почему он хотел меня видеть, раз он знает, что я не могу его принять официально. Встал и с графом простился.

Я никогда не мог понять, что хотел Татищев. Он потом говорил, что его ввели в заблуждение, но тогда, каким же образом, приходя ко мне как официальное лицо, он назвал себя «Селивачевым». Странный способ официально являться и соглашаться именовать себя другим именем.

Я остановился на этом факте, так как полагал, что если бы граф Татищев пожелал бы говорить со мной просто, а не как министр не признаваемого Украиной правительства, которого я совсем не мог принять, многое можно было бы выяснить и устраниться от неприятного для обеих сторон.

* * *

Однако, этот приезд Татищева навел меня на мысль, что едет же он в Берлин неспроста и что необходимо для противодействия его начинаниям немедленно же послать туда кого-нибудь и от нашего правительства для того, чтобы выяснить, чего будет добиваться там Татищев, и решительно настаивать на том, что Украина без Крыма существовать не может. Кстати же, нужно было выяснить в Берлине вопрос о флоте.

Я об этом сообщил Лизогубу и решил, что он с Палтовым и, в качестве секретаря, Кочубеем поедут в Берлин. По окончании официальных сношений по этому вопросу, они выехали в Берлин 17 августа нов. ст.

Поездка эта в Берлин дала хорошие результаты, и вопросы Крыма и флота, казалось, разрешены в нашу пользу. К первому немцы высказались в смысле поддержки наших домоганий, по вопросу флота дело тоже как будто налаживалось, но немцы, как выяснилось посланным нами представителем министерства финансов, связывали это с расчетом наших денежных обязательств с Германией, причем они сюда также включали и расчеты с Великороссией, – другими словами, все денежные обязательства Российской империи процентами делили между Украиной и Совдепией, флот же принимался как имущество общее российское, за которое Украине приходилось тоже заплатить в пропорциональном размере большую сумму, кажется,