Атлас. История Па Солта - Люсинда Райли

часто знает, что я хочу сказать, прежде чем мое перо прикасается к бумаге.

Завтра вторник, и я надеюсь, что Элле закончит читать «Призрак Оперы». Я краснею, когда думаю об этом, поскольку в романе идет речь об одаренном музыканте, который пытается завоевать сердце прекрасной и недостижимой женщины своими талантами. Мне нравится думать, что у меня есть существенное преимущество, поскольку мое лицо не обезображено, как у Призрака. Хотя должен признать, что, если я хочу произвести впечатление на Элле, мне придется наглядно продемонстрировать ей свое музыкальное мастерство.

Я убрал дневник и забрался в постель. В тот вечер я исполнил для Эвелин особенно трудный набор арпеджио; я играл с закрытыми глазами и представлял нежное лицо Элле. Я перевернулся на живот и снова ощутил режущую боль в груди. Мысль о том, что я все чаще стал забывать о заветном кошельке, висевшем на шее, начинала тревожить меня. Дни сменялись неделями, и становилось все проще забывать, кто я такой и почему нахожусь здесь.

* * *

По пятницам мне разрешали заходить в «Apprentis d’Auteuil» и отправляться в общую залу на втором этаже вместе с другими детьми. Мы с Элле устраивались на скамье у окна и смотрели вниз, на улицу Жана де Лафонтена.

– Не могу поверить, что Кристина была по-настоящему счастлива с Раулем! – Элле имела в виду роман Гастона Леру. – Музыка – ее страсть, и только Призрак понимает это. А Рауль – просто зануда. Он всего лишь… богатый и симпатичный.

«Но Призрак – убийца!» – написал я в ответ.

Элле рассмеялась.

– Тут ты прав, Бо!

«Кого бы ты выбрала?»

Она смотрела на меня, и ее голубые глаза как будто проникали мне в душу.

– Хм-мм, – задумчиво протянула она. – Богатый зануда или интригующий убийца? Может быть, это прозвучит безумно, но я бы попытала удачу с Призраком. Полагаю, лучше короткая и страстная жизнь, чем долгая и скучная.

«Ты очень умная».

– Нет. Думаю, ты перепутал меня с собой, Бо: это ты очень умный. Ты не разговариваешь, но можешь в одном предложении передать то, что я бы объясняла целыми часами.

«Это необходимость».

– Правда? – Она улыбнулась и выглянула в окно. – Иногда кажется, будто ты хочешь заговорить.

Мой живот завязался в узлы. Слова уже готовы были сорваться с моих губ, когда она спросила:

– Почему ты до сих пор не играл для меня на скрипке, Бо? Обещаю, что Морис и Жандрет больше не посмеют приставать к тебе.

«Ты тоже не играла для меня…»

– Я всего лишь любительница и самоучка, которая упражнялась по книгам. По правде говоря, я даже не знаю, есть ли у меня какие-то способности! Мне было бы стыдно играть перед тобой, ведь ты ученик мсье Ивана!

«Я еще не достиг совершенства», – написал я.

– Никто не может достичь совершенства, но тебе дают уроки в Парижской консерватории. Я не знаю никого из наших сверстников, кому удалось бы поступить туда. Сама мечтаю однажды попасть в консерваторию, но… – Она обвела рукой комнату. – Как я смогу найти деньги на обучение?

Элле опустила голову, и в тот момент я почувствовал, что мое сердце разрывается пополам.

«Однажды ты сделаешь это».

– Спасибо, но сомневаюсь, что это возможно. Я даже не представляю, что будет, когда меня выпустят отсюда, не говоря уже о приеме в консерваторию.

В глазах Элле заблестели слезы. Мне как никогда сильно хотелось заговорить и утешить ее, заверить в том, что я – живое доказательство безграничных возможностей. Но я воспротивился этому желанию.

У меня появилась идея.

Я быстро развязал веревочки, которые удерживали мою скрипку в сломанном футляре, и поднес инструмент к подбородку. Потом взял смычок, закрыл глаза и заиграл бетховенскую «Сонату № 9». Я играл для Элле и ощущал, как мое исполнение совершенствуется, как повышается значение каждой ноты. Когда я оторвал смычок от струн, то осмелился открыть глаза, чтобы увидеть ее реакцию.

Элле смотрела на меня широко распахнутыми глазами. Она больше не плакала.

– Бо… это было невероятно. Я знаю, что твой талант убедил самого мсье Ивана, но все-таки…

Я опустил голову. Адреналин курсировал по моим жилам, и понимание того, что мое исполнение возымело желаемый эффект, наполняло меня восторгом. Внезапно до меня дошло, что моя аудитория далеко не ограничивалась Элле. Я медленно повернулся и увидел целое море потрясенных лиц, обращенных ко мне. Брови мадам Ганьон, стоявшей у дальней стены, взлетели так высоко, что, кажется, могли оторвать ее от пола. К моему изумлению, она медленно вскинула руки и зааплодировала. Остальные понемногу присоединились к ней, и вскоре я услышал настоящие овации. Даже Морис и Жандрет, хотя они и не хлопали, удивленно таращились на меня. Должно быть, Элле поняла мое смущение, поскольку она взяла меня за руку, и это был едва ли не самый сладостный момент в моей жизни.

Аплодисменты стихли, и мадам Ганьон решила похвалить меня:

– Браво. Несмотря на свой возраст, похоже, ты заставил бы мсье Будена побегать за деньгами.

– Видишь, – прошептала Элле, – ты отлично справился. – Она поцеловала меня в щеку. – Спасибо тебе, Бо.

Я моментально залился краской и попытался скрыть замешательство, убирая скрипку в футляр.

«Когда я услышу твою музыку?» – написал я.

– Думаешь, мне захочется играть после этого? Это все равно что новорожденный младенец, читающий Шекспира.

«Я был бы очень рад».

Элле спрятала улыбку в ладонях.

– Ах! Ну, ладно. Я потренируюсь в выходные и буду готова, когда ты придешь в следующий вторник. По крайней мере, ты сможешь посоветовать мне что-нибудь дельное.

Когда Эвелин вернулась за мной, мадам Ганьон проводила меня до ворот и рассказала о случившемся.

– У него большой талант, и мы рады видеть его здесь.

В автобусе по дороге домой Эвелин ощутила мое восторженное настроение.

– Не могу поверить, что ты играл для детей! Это фантастическая новость, Бо. Я знаю, как обрадуется мсье Ландовски, когда узнает о твоей растущей уверенности.

Разумеется, Эвелин не могла знать, что мое исполнение предназначалось не для детей, а только для одной девочки, которая быстро меняла направление моей жизни.

Во вторник, когда я вернулся в «Apprentis d’Auteuil», Элле взяла меня под руку и велела следовать за ней. Мы пересекли передний двор; к моему удивлению, мадам Ганьон открыла дверь и разрешила нам войти.

– Она разрешила мне играть одной в общей комнате. Мне слишком неудобно устраивать представление для всех, как недавно сделал ты.

Мы быстро прошли по коридорам. Элле тащила меня с такой силой, что мне приходилось бежать трусцой, чтобы поспевать за ней. Когда мы пришли,