Дина. Дар змеи - Лене Каабербол

Глаза Местера Судьи были почти скрыты складками тяжелых век, и сначала трудно было узнать, задела матушка его больное место или нет.

— То был человек в сером, — ответил он, и в голосе его была неуверенность. — И не будь он виновен в том, за что его осудили, за ним наверняка есть другая вина.

— Потому что люди в сером — не граждане? Не такие люди, как вы и я?

Он не спускал беспомощного взгляда со своего дохлого цыпленка.

— Приговор вынесен! — ответил он. — Ничего поделать я не могу.

— Разве? — с леденящим презрением в голосе спросила мать. — Я требую, чтобы моего сына и… его спутника немедленно освободили. Это, верно, во власти Мессира Судьи?

Мелкие жемчужинки пота выступили на его морщинистом лбу, но он еще не сдался.

— Лодка уже уплыла! — сказал он. — Двое осужденных доставлены в Сагис-Крепость!

В его голосе мелькнул намек, лишь намек на злорадство. Матушка не спускала глаз с его склоненного затылка, а я почти желала, чтоб она снова испытала на нем свой взгляд, заставила бы его ползать и признать свой позор и свою вину.

Но она этого не сделала. Мама учила меня никогда не злоупотреблять способностью Пробуждающей Совесть, и я никогда не видела, чтоб она поступала так сама. Но, сдается мне, она была близка к этому в тот день у стола Мессира Судьи.

«Лодка уже отплыла, Нико и Давин теперь по пути в Сагис-Крепость. И сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь дознается, что Нико — сын старого Князя Эбнецера? А Давин? Давин убил Вальдраку! Родного внука Князя Артоса! Сколько времени ему останется жить, если кто-нибудь это обнаружит?»

— Матушка!

Мы стояли на лестнице перед Домом Суда. Мы стояли там уже некоторое время. На полдороге вниз мама остановилась, будто ноги ее внезапно приросли к каменной ступеньке и она больше не в силах была шевельнуться. А я перепугалась еще сильнее, чем раньше. Потому что если у мамы больше нет сил, если мама сдается, значит, все и вправду безнадежно, и мир может тут же погибнуть. Казалось, мы целую вечность простояли на этой лестнице.

Но тут вдруг матушка подняла голову:

— Где дом Мессира Аврелиуса?

— На Серебряной улице, — ответила я, почувствовав, как величайший, ужаснейший страх исчезает. Матушка была по-прежнему здесь. Она не сдалась.

Инес, служанка, ввела нас в господские покои. Там в зале сидели хозяин дома с фру и их сын, бледный, коротко стриженный мальчик, который и был Маркус. Они сидели молча, словно каменные изваяния, едва ли глядели друг на друга и не посмотрели на нас. Стол был накрыт к послеполуденному чаю, но, похоже, мальчик был единственным, кто притронулся к пище.

— Мадам Тонерре, — доложила Инес и тут же покинула зал, словно ей было некогда ждать.

Но звуки ее шагов смолкли, как только она вышла за дверь. Неужто она подслушивала?

— Мадам Тонерре! — беззвучно произнес Мессир Аврелиус. — Боясь, я не знаю… Мы встречались прежде?

— Я — мать Давина!

Эти слова заставили его поднять глаза от тарелки. Он встал.

— Мадам…

Он запнулся. Он смотрел на бледно-зеленое платье моей матери так, будто считал, что ему должно быть серым. — Я должен просить вас покинуть мой дом.

— Мессир! Мой сын и Нико на пути в острог, потому что пытались помочь этому дому. А вы хотите заставить меня покинуть его, прежде чем меня выслушают?

Почему Мессир Аврелиус вдруг посмотрел на своего сына? Быстрый косой взгляд, словно чтобы убедиться: слышал ли Маркус то, что было сказано?

— Этот дом послушен воле Князя Артоса! — вымолвил он голосом, звучащим на удивление напряженно и невыразительно. — Мы не поддерживаем недругов Князя! Уходите, мадам, прежде чем я прикажу позвать стражу!

Он схватил мать за руку, словно хотел сам вытолкнуть ее за дверь. Она холодно посмотрела на него.

— Я уйду сама, Мессир!

— Замечательно! В таком случае, уходите!

И нам ничего не оставалось, как повернуться к твердокаменному семейству спиной и покинуть зал.

— Матушка! — сказала я, когда дверь закрылась за нами.

Инес стояла чуть подальше и старательно драила дверную ручку, которая и так уже сверкала. Мама кинула взгляд на нее и назад, на дверь зала, откуда нас только что вышвырнули.

— Тс-с! — прошептала она. — Погоди, пока мы выйдем из дома.

На улице я уже не в силах была держать язык за зубами.

— Матушка, они что, окаменели?

Она медленно покачала головой:

— Не знаю. Но думаю, что Мессир Аврелиус боится своего сына. Думаю, он охотно помог бы нам, если бы мог. Он дал мне серебряную монету.

Она протянула монету так, что та заблестела в лучах позднего послеполуденного солнца.

Я не видела, когда он ей что-то давал. Быть может, когда схватил ее за руку?

— Почему он должен бояться своего собственного ребенка? Это как-то чудно!

— Да.

— Что может мальчишка? Сколько ему, лет десять? Что он вообще может сделать такого, чего боится взрослый?

— Может донести! — задумчиво молвила она.

Вдруг дверь за нами снова отворилась. Вышла Инес и быстро оглянулась по сторонам.

— Господин просил меня сказать, что он даст знать о себе, — тихим голосом произнесла она.

— Когда?

— Этого он не сказал. Но думаю, когда молодой господин уедет.

Инес снова исчезла в доме, тихонько затворив за собой дверь. Мы не успели спросить: «Когда молодой господин уедет?» А я вообще не знала, на какую помощь нам надеяться. Марка серебра, ясное дело, это не пустяк, но требовалось куда больше, чтобы вызволить нас из когтей Заведения. А это был бы первый шаг на нашем пути. Мы по-прежнему понятия не имели, как нам освободить Давина и Нико.

— Придется вернуться обратно в Заведение и ждать, — решила мама. — Если он даст знать о себе сегодня или завтра, это прекрасно. А не то придется нам самим что-нибудь придумать.

«Да, но что?» — хотелось мне спросить, однако я этого не сделала, так как знала, что ответить мне она не сможет.

Не успели мы вернуться в Заведение, как нас вызвали в контору. Тамошний служитель пристально оглядел нас.

— Некий господин спрашивал о вас, — сказал он. — Господин желает нанять вас на какую-то работу. Какую — он подробно не объяснил. Считаю своим долгом обратить ваше внимание на то, что Заведение не закрывает глаза на распутство и прочие бесстыдства.

Распутство? Мама? Я?

— Уверяю вас, Мессир, ни моя дочь, ни я и не мыслим ни о каком даже малейшем распутстве, — вымолвила мама с такой холодностью, которая сразу же должна была поставить его на место. Она не смотрела на него вовсе, но он, как видно, вспомнил, что случилось в последний раз, когда она глядела на него.