НЕобычная любовь. Дневник «подчиненной» - Софи Морган

Это не совсем правда. Я уже против собственной воли напрягалась от однообразия распоряжений.

Он приказал мне повернуться. Я сделала это, молча округляя глаза на продолжающееся микроруководство. Что же, так весь день и будет продолжаться? Потому что это уже начинало надоедать.

Когда я повернулась, то не успела изменить выражение лица, и он его увидел. Не в первый раз он видел этот мой взгляд — и уж, конечно, не в последний, — но его реакция заставила меня буквально онеметь на мгновение.

Он схватил меня за волосы, и, удерживая, приблизил свое лицо к моему. С суровым выражением, тихим угрожающим голосом он предупредил меня насчет того, как я должна вести себя сегодня.

Я даже не успела задуматься о том, что лучше — что-то ответить или промолчать, как он сел на кровать, положил меня к себе на колени и начал больно шлепать.

Мое тело уже демонстрировало удовольствие от самого начала этой игры, хотя мозг еще только пытался понять, действительно ли мне это нравится.

Когда моя задница стала красной, я сжалась вокруг неумолимой пробки. Я была разочарована, и в то же время меня это заводило, как я ни сдерживалась. Но, несмотря на противоречивые эмоции, вспыхивавшие у меня в голове (ну ладно, злости было больше), было одно неопровержимое доказательство моего истинного отношения к его оскорблениям. Мое лицо пылало, и я знала, что становлюсь влажной. Будь он проклят.

Хотя сегодня, по всей видимости, мое возбуждение не имело значения.

Когда Адам наконец закончил порку, я робко поднялась с его колен; у меня подкашивались ноги и горела задница. Я не смотрела на него. Я чувствовала себя ничтожной. Наказанной.

Он поднялся и пошел к гардеробу, оставив меня неуклюже стоять. Затем начал выкладывать одежду на кровать. Юбка. Блузка. Галстук. Длинные полосатые гольфы (я часто надеваю их под брюки на работу и видела, как он присматривался к ним раньше). Резинка для волос. Могло показаться, что моим заданием дня будет изображать сексуальную школьницу. Это было утешительно. Я уже одевалась так по его указке, да еще и издевалась над ним за штампы. Это был тот Адам, которого я знала. Любимый. Но я продолжала с опаской следить за ним, прекрасно понимая, что сегодня другие правила.

Прежде чем дать одеться, он обмотал мне талию куском веревки, пропустив ее между ног, чтобы она удерживала на месте пробку. А потом он смотрел, как я наряжаюсь для него. Это происходило медленно и неловко, в первую очередь потому, что комбинация пробки с веревкой делала процесс надевания носков, а именно наклоны, поистине удивительным развлечением.

Несмотря на то, что я была полностью одетой, а он совершенно раздет, у меня было стойкое ощущение, что голая — я.

Я чувствовала, что лицо у меня красное. Оно бывает таким только тогда, когда у меня температура. Наконец, когда я была уже полностью одета, Адам захотел, чтобы я встала перед ним на колени. Сам он уселся на кровать. Несмотря на то, что я была полностью одетой, а он совершенно раздет, у меня было стойкое ощущение, что голая — я.

Он приказал мне широко открыть рот. Я почувствовала себя увереннее — по крайней мере, могу сказать, что некоторое время так и было. Он не просил меня сосать, а просто схватил меня за конский хвост и принялся трахать в лицо, сильно и глубоко, снова и снова. Бессчетное число раз я давилась, задыхалась, так что слюна текла по щекам, но Адама не интересовали мои страдания — он просто использовал меня как дырку для самоудовлетворения, и все. В конечном счете он вышел и кончил мне на блузку, а затем встал и ушел, мимоходом погладив меня по голове. Я восприняла это как проявление нежности, потому что, честно говоря, в этом эксперименте ничего нежного больше и не было, и я чувствовала себя обиженной и расстроенной. Адам натянул футболку и шорты, вернулся обратно и встал передо мной.

— Надевай пальто и иди раздобудь нам что-нибудь на завтрак.

Я была уверена на все сто, что вид у меня был потрясающий. Юбка была достаточно длинной, чтобы можно было ходить в ней на работу, а вот гольфы выглядели весьма игриво.

— Где ты хочешь, чтобы я это сделала? И что ты хочешь, чтоб я принесла?

Я ненавидела эти нотки нервозной нерешительности в своем голосе — как быстро они появляются! — но в свете того, что сегодня был день его приказов, предстоящие мгновения самостоятельности, казалось, приобретали гораздо большее значение, чем обычно, а я не хотела ошибиться ни в чем. Я действительно хотела угодить ему. Мои мысли к тому же вертелись вокруг материально-технического обеспечения этой затеи. Как это сработает?

Неестественная улыбка, с которой он ответил, казалось, говорила, что он тоже в курсе моей нехарактерной покладистости.

— Сама решай.

И я пошла в магазин. Это было неловко, но длины моего пальто хватило, чтобы ни у кого не возникало даже слабого подозрения, что под ним надето, а я еще и шарф намотала на шею, чтобы спрятать любые свидетельства позора на блузке. Я подумала, что могла бы поехать в магазин на машине, но восторжествовал здравый смысл и еще тот факт, что мне не очень хотелось, чтобы кто-либо мог написать: «Во время вождения носила анальную пробку и веревку на промежности» в графе «Причины аварии» на бланке страхового требования.

Пока я десять минут шла пешком до магазина, я надеялась, что время, проведенное на свежем воздухе в одиночестве, поможет мне восстановить равновесие, но этого не случилось. Пробка двигалась при каждом шаге, ягодицы все еще ныли от порки, а голова гудела от вопросов о том, что может произойти дальше, — в первую очередь потому, что все это требовало гораздо большего напряжения, чем я ожидала. И я отчаянно пыталась разобраться почему — тогда я могла бы понять и двигаться дальше.

К несчастью, мне не удалось ничего выяснить к тому моменту, когда я вернулась домой. Я включила кофейник и положила подогреваться в духовку купленные круассаны, все еще чувствуя неопределенность по поводу того, что должно произойти.

Завтрак был готов, и Адам сел на диван, а мне жестом показал место на полу у своих ног.

Но вот что было странно. Я часто сидела на полу по собственному желанию. Когда я смотрела телевизор или читала газеты, то, как правило, брала диванную подушку, укладывалась на живот и растягивалась, читая и расслабляясь. И это не унижало мое достоинство, не было своего рода статусным признаком; просто это был мой выбор, удобное место для сидения. Но в такой ситуации это воспринималось по-другому, совершенно иначе, и все, что мне удалось припомнить на эту тему, была Шарлотта, сидевшая здесь же несколькими неделями раньше и смотревшая с нами телевизор. Неужели такое простое дело воспринималось ею настолько же знаковым? Таким затруднительным?

Мы ели в тишине, передавая джем туда и обратно, на заднем плане негромко работал телевизор. После еды мы пили кофе и смотрели новости. Адам гладил мои волосы, а я положила голову ему на колени; нервозное молчание неуловимо сменилось чуть более дружеским, по крайней мере, для меня. Вдруг все стало понятно. Те моменты, когда чувствовались подавленность и необъяснимое расстройство, были почти лишены эмоционального контакта. Адам обращался со мной скорее как с вещью, а не человеком. Эти же мгновения восстановили баланс, заставили чувствовать правильно. Даже в унижении была нежность. Это было чудесно.