Четыре сезона - Стивен Кинг

Он поймал на себе взгляды случайной парочки и с вызовомуставился на молодых людей, провоцируя их на какой-нибудь выпад. Теотвернулись. Им показалось, что губы мальчика были растянуты в ухмылке.

Тодд быстро сунул листок в карман и помчал на велосипеде ваптеку неподалеку. В аптеке он купил жидкость для выведения чернил и синююавторучку. Вернувшись в парк (той парочки уже не было, но алкаши торчали напрежнем месте), Тодд исправил отметки: английский – на 4, историю США – на 5,природоведение – на 4, французский – на 3 и алгебру – на 4. Оценку пообществоведению он тоже стер и проставил заново, чтобы уж, как говорится, повсей форме.

ДА УЖ, НАСЧЕТ ФОРМЫ ОН СПЕЦИАЛИСТ.

– Ничего, – успокаивал он себя. – Главное, предки не узнают.Они еще долго не узнают.

В третьем часу ночи, парализованный страхом, Курт Дюссандерпроснулся от собственного стона, ловя ртом воздух. Грудь точно придавилотяжелым камнем – а что если это инфаркт? Нашаривая в темноте кнопку, он чуть несковырнул ночник.

Успокойся, сказал он себе, видишь, это твоя спальня, твойдом, Санто-Донато, Калифорния, Америка. Видишь, те же коричневые шторы на окне,те же книги из лавки на Сорен-стрит, на полу серый коврик, на стенах голубыеобои. Никакого инфаркта. Никаких джунглей. Никто тебя не высматривает.

Но ужас словно прилип к телу омерзительной влажнойпростыней, и сердце колотилось как бешеное. Опять этот сон. Он знал – рано илипоздно сон повторится. Проклятый мальчишка. Письмо, которым он прикрывается,это, конечно, блеф, и весьма неудачный… позаимствовал из какого-нибудьтелевизионного детектива. Найдется ли на свете мальчишка, который нераспечатает конверт с доверенной ему тайной? Нет таких. ПОЧТИ нет. Эх, знать бынаверняка…

Он осторожно сжал и разжал скрюченные артритом пальцы.

Вытащив из пачки сигарету, он чиркнул спичкой о ножкукровати. Настенные часы показывали два часа сорок одну минуту. Про сон можнозабыть. Он глубоко затянулся и тут же закашлялся дымом. Да уж какой там сон,сойти, что ли, вниз и пропустить один-два стаканчика. Или три. Последниеполтора месяца он явно перебирал. Разве так он держал выпивку в тридцатьдевятом, в Берлине, когда оказывался в увольнении, а в воздухе пахло лебедой, исо всех сторон звучал голос фюрера, и, казалось, отовсюду на тебя был устремленэтот дьявольский, повелевающий взгляд… МАЛЬЧИШКА… ПРОКЛЯТЫЙ МАЛЬЧИШКА!

– Это все… – начал он и вздрогнул от звуков собственногоголоса в пустой комнате. Вот так же вслух он разговаривал в последние недели вПатэне, когда мир рушился на глазах и на Востоке с каждым днем, а потом и скаждым часом все нарастал русский гром. В те дни разговаривать вслух было деломестественным. В результате стресса люди и не такое вытворяют… – Это всерезультат стресса, – произнес он вслух. Он произнес это по-немецки. Он неговорил по-немецки много-много лет, и сейчас родной язык согрел его иразмягчил. Так успокаивает колыбельная в нежных сумерках.

– Да, стресса, – повторил он. – Из-за мальчишки. Но давайначистоту. Не врать же самому себе в три часа ночи. Разве тебе так уж неприятновспоминать прошлое? Вначале ты боялся, что мальчишка просто не может или несможет сохранить это в тайне. Проговорится своему дружку, тот – своему, и такдалее. Но если он столько молчал, будет молчать и дальше. А то заберут меня, иостанется он без своей… живой истории. А кто я для него? Живая история.

Он умолк, но мысли продолжали вертеться. Одиночество… кто бызнал, как он погибал от одиночества. Даже подумывал о самоубийстве. Сколькоможно быть затворником? Единственные голоса – по радио. Единственные лица – взабегаловке напротив. Он старый человек, и хотя он боялся умереть, еще большеон боялся жить, жить в полном одиночестве. У него было плохо с глазами – точашку перевернет, то обо что-нибудь ударится. Он жил в страхе, что, если случитсячто-то серьезное, он не доползет до телефона. А если доползет и за ним приедут,какой-нибудь дотошный врач найдет изъяны в фальшивой истории болезни мистераДенкера, и таким образом докопаются до его настоящего прошлого.

С появлением мальчишки все эти страхи как бы отступили. Принем он безбоязненно вспоминал былое, вспоминал до немыслимых подробностей.Имена, эпизоды, даже какая была погода. Он вспомнил рядового Хенрайда, которыйзалег со своим ручным пулеметом в северо-восточном бастионе. У Хенрайда был налбу жировик, и многие звали его Циклопом. Он вспомнил Кесселя, носившего присебе карточку своей девушки. Она сфотографировалась на тахте, голая, сзакинутыми за голову руками, и Кессель, не бесплатно, разрешал сослуживцам еерассматривать. Он вспомнил имена врачей, проводивших эксперименты… Имена,имена…

Обо всем этом он рассказывал, вероятно, так, какрассказывают старые люди, с той только разницей, что стариков обычно слушаютвполуха, неохотно, а то и с откровенным раздражением, его же готовы былислушать часами.

Так неужели это не стоит нескольких ночных кошмаров?

Он раздавил сигарету, с минуту полежал, глядя в потолок, азатем свесил ноги с кровати. Хороша парочка, подумал он, ничего не скажешь… толи подкармливаем друг друга, то ли пьем друг у друга кровь. Если ему,Дюссандеру, по ночам бывает несладко, каково, интересно, мальчику? Ему-то как,спится? Вряд ли. За последнее время он явно похудел и осунулся. Дюссандерподошел к стенному шкафу, сдвинул все вешалки вправо и вытащил откуда-то изглубины свой «театральный костюм». Форма повисла, как подбитая черная птица. Онкоснулся ее свободной рукой. Коснулся… погладил.

Прошло немало времени, прежде чем он снял ее с вешалки. Онодевался медленно, не глядя на себя в зеркало, пока не застегнулся на всепуговицы (опять эта дурацкая молния на брюках) и не защелкнул ременную пряжку.Только после этого он оглядел всего себя в зеркале и одобрительно кивнул.

Он снова лег и выкурил сигарету. Вдруг его потянуло в сон.Он выключил ночник. Неужели все так просто? Он не мог поверить, однако непрошло и пяти минут, как он спал, и в этот раз ему ничего не снилось.

Февраль 1975 После обеда Дик Боуден угощал коньяком –отвратительным, на взгляд Дюссандера. Разумеется, он не только не подал виду,но и всячески его расхваливал. Мальчику поставили шоколадный напиток. За обедомТодд двух слов не сказал. Может быть, волновался? Похоже, что так.

Дюссандер сразу очаровал Боуденов. Тодд, чтобы раз инавсегда узаконить ежедневные «читки», внушил родителям, что у мистера Денкераочень слабое зрение, значительно слабее, чем это было на самом деле (тоже мне,добровольная собака-поводырь, усмехнулся про себя старик), Дюссандер старалсявсе время об этом помнить и, кажется, ни разу не сплоховал.

Он надел свой лучший костюм. Было сыро, но артрит вел себяна редкость миролюбиво – так, легкая боль. По непонятной причине мальчик просилего не брать зонтик, но он настоял на своем. В общем, вечер удался. Даже плохойконьяк не мог его испортить. Что там ни говори, а Дюссандер лет десять невыбирался в гости.