Четыре сезона - Стивен Кинг

За обедом он говорил о немецких писателях, о послевоенномвосстановлении Германии, о своей работе на заводе «Эссен Мотор». Дик Боудензадал ему несколько толковых вопросов и как будто остался доволен услышанным.Моника Боуден выразила удивление тем, что он так поздно решился переехать вАмерику, и Дюссандер, близоруко щурясь, поведал о смерти своей жены. Моникабыла само сочувствие.

И вот, они попивали отвратительный коньяк, когда Дик Боуденвдруг сказал:

– Может быть, я вторгаюсь в личное, тогда, мистер Денкер,пожалуйста, не отвечайте… но что, хотелось бы знать, вы делали во время войны?Мальчик напрягся – впрочем, едва заметно.

Дюссандер улыбнулся и начал нашаривать на столе сигареты. Оних отлично видел, но важно было сыграть без единой ошибки. Моника подала емупачку.

– Спасибо, дорогая. Вы замечательная хозяйка. Моя покойнаяжена и та могла бы вам позавидовать.

Польщенная Моника рассыпалась в благодарностях. Тодд гляделна нее волчонком.

– Нет, не вторгаетесь, – обратился Дюссандер кБоудену-старшему, закуривая. – С сорок третьего я, по возрасту, находился врезерве. В конце войны стали появляться надписи на стенах… кто-то высказывалсяпо поводу Третьего рейха и его сумасшедших создателей. В частности, одного –главного – сумасшедшего. – Спичка догорела. Лицо Дюссандера было почтиторжественным. – Многие испытали облегчение, видя, как все оборачивается противГитлера. Огромное облегчение. – Тут он обезоруживающе улыбнулся. Следующуюфразу он адресовал непосредственно Дику Боудену – как мужчина мужчине. – Хотяникто, сами понимаете, не афишировал своих чувств.

– Ну еще бы, – со знанием дела сказал Боуден-старший.

– Да, не афишировал, – печально повторил Дюссандер. – Помню,как-то мы своей компанией, четверо или пятеро близких друзей, сидели в кабачкепосле работы. Тогда уже случались перебои со шнапсом и даже пивом, но в тотвечер было и то и другое. Наша дружба прошла испытание временем. И все же когдаГанс Хасслер заметил вскользь, что фюрера, вероятно, ввели в заблуждение,посоветовав ему открыть русский фронт, я сказал: «Побойся Бога, что тыговоришь!» Бедный Ганс побледнел и быстро сменил тему. Через три дня он исчез.Больше я его не видел, и остальные, по-моему, тоже.

– Какой ужас! – прошептала Моника. – Еще коньячку, мистерДенкер?

– Нет, нет, спасибо, – улыбнулся тот. – Хорошего понемножку,как говаривала моя теща.

Тодд нахмурился.

– Вы думаете, его отправили в лагерь? – подал голосБоуден-старший. – Вашего… Хесслера?

– Хасслера, – деликатно поправил Дюссандер. И помрачнел. –Многих постигла эта участь. Лагеря… позорная страница Германии, за которую нашнарод будет казниться тысячу лет. Вот оно, духовное наследие, оставленноеГитлером.

– Ну, это уже вы чересчур, – заметил Дик Боуден, закуриваятрубку и выпуская ароматное облачко. – Насколько мне известно, большинствонемцев даже не подозревало о том, что происходит. В Аушвице, считали местныежители, работает колбасный завод.

– Фу, какая мерзость. – Взгляд Моники, обращенный к мужу,призывал его закрыть тему. – Вы любите запах табака? – улыбнулась она гостю. –Я обожаю этот запах!

– Я тоже… – поспешил согласиться тот, подавляя непреодолимоежелание чихнуть.

Тут Боуден-старший перегнулся через стол и хлопнул сына поплечу. Тодд подскочил.

– Ты у нас сегодня тихий какой-то. Не заболел, а?

Тодд странно улыбнулся, одновременно и отцу и гостю.

– Да нет, пап. Просто я слышал про все это.

– Слышал?! – изумилась Моника. – Тодд, что ты…

– Мальчик сказал правду, – вступился за него Дюссандер. – Вэтом возрасте они могут себе позволить говорить правду. Нам, взрослым, это ужебывает не под силу, не правда ли, мистер Боуден?

Дик засмеялся, кивая в знак согласия.

– А что если я предложу Тодду прогуляться со мной до дома? –спросил Дюссандер. – Хотя ему, конечно, пора садиться за уроки.

– Тодд очень способный ученик, – словно по инерциипохвалилась Моника, озадаченно глядя на сына. – Одни пятерки и четверки. Впоследней четверти он, правда, схватил тройку по французскому, но к марту,сказал, все будет тип-топ. Да, Тодд с мыса Код?

Ответом ей была все та же странная улыбка и легкий кивок.

– Зачем идти пешком, – возразил Дик Боуден. – Буду рад васподбросить.

– Спасибо, но я предпочитаю пешие прогулки. Так как же?..Нет, если не хочется…

– Ну что вы, – Тодд поднялся, – я с удовольствием.

Отец и мать дружно наградили его поощрительной улыбкой.

Почти всю дорогу старик и мальчик хранили молчание.Накрапывал дождик, и Дюссандер держал зонт над ними обоими. Поразительное дело,артрит по-прежнему не подавал голоса.

– Ты вроде моего артрита, – нарушил молчание Дюссандер.

– Чего? – задрал голову Тодд.

– Оба помалкиваете. Что это сегодня с тобой, мой мальчик?Переел?

– Ничего, – буркнул Тодд.

Они свернули на улочку, где жил старик.

– А что если я угадаю? – Дюссандер произнес это не безскрытого злорадства. – Когда ты зашел за мной, ты со страхом думал о том, какбы я не допустил за обедом какой-нибудь оплошности… не «раскололся» – так,кажется, вы выражаетесь? Но отступать было поздно, все предлоги, почему я немогу к вам прийти, ты давно использовал. Теперь ты злишься, потому что вечерпрошел гладко. Я угадал?

– Не все ли равно, – огрызнулся Тодд.

– А почему, собственно, он не должен был пройти гладко? – неотступал Дюссандер. – Тебя на свете не было, когда я играл и не в такие игры.Вообще, ты тоже молодец, умеешь хранить тайну. Что да, то да. Но и ты долженпризнать: сегодня я был хорош! Я просто очаровал твоих родителей. Очаровал!

И вдруг Тодда словно прорвало:

– Никто вас не просил!

Дюссандер остановился.

– Не просил? Вот как? А я думал, ты в этом заинтересован,мой мальчик. Вряд ли они теперь будут возражать против того, чтобы ты приходилко мне «почитать».

– Разбежались! – в запальчивости выкрикнул Тодд. – Может, мнеот вас ничего больше не нужно! Никто меня, между прочим, не заставляет торчатьв вашей конуре и смотреть, как вы поддаете не хуже, чем алкаши на вокзале.Никто, понятно! – В его голосе, пронзительном, дрожащем, звучали истерическиенотки. – Хочу – прихожу, не захочу – не приду.

– Не кричи. Мы не одни.