Последний ребенок - Джон Харт

– У вас все хорошо?

Бродяга вскинул руки вверх.

– Разве я не повелитель мира? – Он снова попытался уйти, и детектив положил два пальца на высохшее плечо.

– Можете сказать, что здесь случилось?

– Что тебе надо? – Старик отмахнулся от него, как от назойливой мухи, и, стоя на одной ноге, почесал мыском ботинка икру другой. Левый глаз закрылся. – Только лопату и видел. – Он кивком указал на гараж. – Вон оттуда и взял.

– Вы имеете в виду Ливая Фримантла? Чернокожего мужчину? Под триста фунтов? – Хант посмотрел на гараж, а когда снова обратился к бродяге, тот уже ушел в себя. – Вы что-то говорили?

– Что тебе надо? – Старик опять помахал рукой. – Я тебя не знаю. – Он отвернулся и побрел по рельсам, не оглядываясь, время от времени отмахиваясь от воображаемых насекомых.

Хант вздохнул.

– Кросс! Поднимитесь сюда.

Детектив вскарабкался по насыпи.

– Да, сэр?

– Пойдите за ним. Он, возможно, что-то видел. А возможно, и не видел. Попробуйте вытащить что-нибудь, но полегче. Когда закончите, позвоните в соцобеспечение и ветеранский госпиталь. Пусть приедут и помогут старику.

– Ветеранский госпиталь?

Хант показал на его правую руку.

– У него татуировка. Морская. Старик служил на флоте. Проявите немного уважения к моряку.

Едва детектив поднялся на крыльцо, как Йокам снова высунул за дверь голову.

– Думаю, тебе надо это увидеть.

– Что?

– Помнишь пустую комнату в юго-западном углу?

– Спальню? – Хант порылся в памяти. Комната была маленькая и совершенно пустая. На окне желтая штора. На стене отметины от клейкой ленты. Ничего примечательного, кроме пустоты. – И что там такое?

– Ты просто посмотри, – сказал вполголоса Йокам.

Хант прошел за ним по дому, миновав снимавших отпечатки криминалистов и фотографа в куртке. Возле комнаты двое полицейских в форме посторонились, пропуская детективов.

– В кладовке. – Йокам открыл дверь и щелкнул выключателем. Свет мгновенно заполнил тесное пространство, и белые стены стали как будто еще белее. Нарисованная цветными мелками на задней стене картина достигала примерно семи футов в высоту, имела искаженные пропорции и выдавала детскую руку. Мужчина – обведенный черным силуэтом, красные губы и громадные, с пальцами-палочками, руки, одет в широкие багровые штаны. Идеально ровные коричневые кружки – возможно, их получили, обведя дно стеклянной банки, – изображали глаза. Несколько проведенных поперек правой щеки волнистых линий отнюдь не выглядели пугающими. Одной рукой мужчина прижимал к груди маленькую девочку, другой как будто махал далекому другу. У девочки были овальные глаза, ленточка в волосах – розовое пятнышко, почти терявшееся на широкой груди мужчины, – и желтая юбочка. Одну руку она подняла, а ее рот напоминал рваную кровавую рану.

– Какого черта?

– Вот именно, – поддакнул Йокам. – Именно так я и сказал.

Хант огляделся.

– Других рисунков нет?

– Нет.

– Кто-то же должен что-то знать.

– Соседи отмалчиваются, не хотят говорить с полицейскими. По крайней мере, на этой улице.

– Что-нибудь указывает на то, что в доме держали девочку?

– В комнате убрали. Что странно само по себе, потому что в других грязи по колено.

Хант пробежал глазами по голым стенам, отмечая места, с которых сорвали клейкую ленту. Судя по расположению, лентой приклеивали листы бумаги. Начав с угла, Хант медленно прошел вдоль всех стен. Осмотрел заляпанную стену, пол. Никаких других картин, никаких украшений, ни даже пятнышек от цветных мелков. Только несколько коротких черточек, как будто кто-то отрывал бумажные уголки. Он заглянул за желтую штору, потом наклонился, увидев что-то в дальнем углу, и осторожно поднял.

– Пуговица? – спросил, подойдя ближе, Йокам.

Хант повертел находку, прищурился.

– От мягкой игрушки. От какого-то животного.

– Что?

– Думаю, это глаз. – Хант протянул руку. – Дай пакет.

Йокам протянул ему пластиковый пакетик. Хант опустил в него пуговицу-глаз и запечатал.

– Пусть поищут здесь отпечатки. – Он выпрямился.

– Куда теперь? – спросил Йокам.

– Устал я от этого дерьма.

Хант вышел из дома на крыльцо. Люди все еще стояли тут и там тесными группками, с любопытством наблюдая за копами, не представлявшими реальной угрозы. Глядя на эти самодовольные, равнодушные лица, Хант почувствовал, как в нем закипает гнев. Повысив голос, чтобы все слышали, детектив сказал:

– Я хочу поговорить с теми, кто знает, что происходило в этом доме. – Слушатели замерли. Лица как будто замкнулись. Он видел такое миллион раз. – Здесь убили людей. Пропала девочка. Кто-нибудь может рассказать, что творилось в этом доме?

Хант отыскал взглядом сердитую женщину с малышами на руках. Он выбрал ее, потому что она была матерью и потому что жила по соседству.

– Помочь может любая мелочь.

Лицо женщины оставалось холодным, отстраненным. Хант снова прошел взглядом по толпе, но увидел только злобу и недоверие.

– Пропала девочка!

Призыв не нашел отклика. Он был копом, а на этой улице копам не верили. На глаза ему попалась стоящая на углу крыльца банка с краской. Этикетка давно выгорела и побелела, крышка заржавела. С удивившей его самого яростью Хант пнул ее ногой. Описав в воздухе дугу, банка шлепнулась на землю, изрыгнув что-то серое.

Несколько секунд Хант смотрел на разлетевшиеся брызги, а когда поднял голову, увидел у бордюра шефа. Тот только что появился и даже не выключил мотор. Сложив на груди руки, он стоял возле открытой дверцы и хмуро смотрел на детектива. Их глаза встретились, и после долгой паузы шеф покачал головой. Медленно.

Хант выждал два удара сердца и повернулся к открытой двери. Из дома на него накатил запах смерти.

Бертон Джарвис вышел из гаража в двадцать минут седьмого. Он не спал всю ночь, держался на текиле и амфетамине, и теперь в черепушке горел запал, что-то жаркое и яркое. Что-то похожее на страх. Злой и недовольный, он был преисполнен сожалений, не имеющих никакого отношения к добру и злу. Голова шла кругом от мыслей о риске и последствиях того, что, по всей вероятности, делать бы не следовало. Того, за что его могли схватить.

Но все же…

Он пошатнулся, остановившись на сырой серой прогалине между деревьями; чувствуя, как расползается по лицу ухмылка.

Но все же…

Улыбка завяла, пока Джарвис возился с замком, и умерла насовсем, когда на коже выступил пот. Пошатываясь, он побрел по тропинке к дому. Глазные яблоки чесались, в нос как будто залили расплавленный воск.