Тайны архивов: вырванные страницы - Александр Николаевич Дугин

меня к выводу, что в Катынском лесу немцы производили расстрелы, а позже я поняла, что там убивали военнопленных поляков.

В частности, я постоянно стала замечать следующее.

Дача в «Козьих горах» была размещена сравнительно близко от шоссе Смоленск – Витебск (примерно в 500 метрах). Когда несколько тяжелых грузовиков сворачивали с шоссе на лесную дорогу, идущую к даче, то шум работающих моторов был хорошо слышен. Однако где-то в лесу автомобили останавливались, и шум моторов стихал.

После этого начинались уже знакомые мне раньше выстрелы. Это были одиночные выстрелы, а не автоматные очереди (я хорошо знаю, что такое автоматная очередь, т. к. слышала их неоднократно). Доносящиеся из леса до дачи звуки выстрелов следовали один за другим, через примерно одинаковые короткие промежутки времени.

Так продолжалось 30–40 минут, иногда несколько более – может быть, до часа. Затем шум моторов возобновлялся, машины подъезжали к даче.

Из машин выходили немецкие солдаты. Громко и оживленно разговаривая, они обязательно прежде всего отправлялись в баню. После посещения бани солдаты шли в столовую и там пьянствовали.

Несколько раз я замечала следы свежей крови на одежде солдат. Прошу уточнить, что кровь я видела на мундирах одних и тех же немецких военнослужащих – двух ефрейторов. Оба они не принадлежали к числу постоянно проживавших на даче. На погонах у них не было цифр «537». Цвет форменной одежды у них был обычный— серо-зеленый. Один из этих ефрейторов был человеком высокого роста, худощавый, с рыжими волосами. Второй – среднего роста, плотного телосложения, блондин. Других примет этих немецких военнослужащих я сейчас привести не могу, но если бы эти люди были мне предъявлены, то я опознала бы их.

Первый раз я заметила следы крови на обшлаге рукава мундира высокого рыжего немца. Это было, когда машины въехали во двор, рыжий ефрейтор спрыгнул с машины и, подойдя к окну кухни, попросил воды. Я подала ему кружку с водой. Ефрейтор протянул руку за кружкой, и я невольно обратила внимание на несколько совсем свежих брызг крови на рукаве его мундира (на обшлаге рукава).

Второй раз я заметила кровь на мундирах рыжего немца и его товарища-блондина, когда они вдвоем шли в баню, а я выходила из дровяного склада, помещавшегося у бани. Свежие следы крови были на мундирах и рыжего немца, и блондина.

У обоих я заметила кровь на верхней половине груди, у пуговиц мундиров. Следы крови были по размерам невелики, но выделялись ярко. Это также, судя по цвету, была совсем свежая кровь.

Рыжий ефрейтор и ефрейтор-блондин вообще обычно держались вместе, и однажды я еще один раз заметила кровь на их одежде, когда они проходили по двору сразу после прибытия машин на дачу.

У других немецких военнослужащих, как из числа постоянно проживавших на даче, так и у приезжавших в дни прибытия машин, я крови на одежде не замечала.

Кроме того, было еще одно обстоятельство, укреплявшее во мне уверенность в том, что в Катынском лесу немцы расстреливали людей. По дороге на дачу, а также возвращаясь домой, я замечала свежую, очевидно, взрыхленную или набросанную землю. С каждым днем площадь этой земли увеличивалась. Я невольно сделала вывод, что под слоем этой земли помещаются могилы. Площадь, занятая свежей взрыхленной землей, помещалась совсем близко от края лесной дороги, ведущей от дачи до шоссе.

Через некоторое время площадки взрыхленной земли приобрели вид лесной просеки, покрытой дерном и мелколесьем.

Бывали дни, когда машины на дачу не приезжали, но тем не менее солдаты уходили в лес и через некоторое время оттуда доносились звуки одиночных выстрелов.

Возвращаясь из леса, солдаты шли в баню, а затем пьянствовали в столовой.

Однажды я задержалась на даче несколько дольше моих подруг, т. к. не успела выполнить всей порученной мне работы. Примерно в 18 часов, а может быть, и несколько позднее, я вышла с дачи, сопровождаемая немецким солдатом, который довел меня до поста у шоссе. По пути сразу же, как только я миновала пост, я встретилась с группой польских военнопленных, которые шли колонной (по шоссе), конвоируемые 8-ю немецкими солдатами, вооруженными автоматами. Было ли у этих немецких солдат какое-либо другое оружие, кроме автоматов, – я не заметила. Я сразу узнала польских военнопленных по их характерным фуражкам.

Группа польских военнопленных свернула с шоссе на лесную дорогу, ведущую к даче. Меня очень заинтересовало – куда поведут поляков и что с ними будут делать. Поэтому я свернула на обочину шоссе, но углубляться в лес побоялась.

Сколько минут я пробыла в ожидании, сказать затрудняюсь, вероятно, это было 15–20 минут. Затем я услышала уже хорошо известные мне одиночные выстрелы, доносившиеся до меня из леса.

Мне все стало ясно, и я быстро пошла домой. Таким образом я узнала, что в прилегающем к даче лесу немцы расстреливают военнопленных поляков. Я рассказала об этом своему отцу. Он строго приказал мне никому больше об этом не говорить, т. к. подобные рассказы могут быть связаны с большими неприятностями, угрозой для самой жизни. Однако, когда Смоленск был освобожден Красной армией и началось расследование Катынского дела Чрезвычайной Государственной комиссией, отец сделал заявление представителям Чрезвычайной Государственной комиссии о том, что я могу выступить в качестве свидетельницы по Катынскому делу.

Прошу отметить в протоколе то, что о расстрелах немцами военнопленных поляков в Катынском лесу знала не только я, но и работавшие вместе со мной на даче Конаховская и Михайлова. В январе 1942 года немцы уменьшили нашу зарплату с девяти до трех марок в месяц. Тогда мы заявили хозяйственнику Розе, что на работу не выйдем, и на следующий день действительно не пошли на дачу. Однако Розе с двумя солдатами приехал за нами в деревню Борок, привез в «Козьи горы». Здесь переводчик по имени Иоганн сообщил нам, что за отказ от работы Арнес распорядился посадить нас в холодную.

После этого нас заключили под стражу в полуразрушенную от бомбежки холодную комнату. Мы поплакали, а потом стали говорить о том, что происходило на даче. Михайлова и Конаховская рассказали о том, как осенью 1941 года они были свидетельницами того, как хозяйственник Розе расстрелял двух польских военнопленных. Кроме того, Михайлова рассказала, что в сентябре 1941 года она также заметила следы свежей крови на рукаве рыжего немца-ефрейтора, после того как он приехал на дачу на автомобиле из леса. Все мы сошлись на том, что