Девятый круг - Фернандо С. Льобера

— Како сказал, что он док, но, говорю вам, друган вечно ходит обкуренный.

— Хави, мать твою! — Продавец расхрабрился и начал подниматься, но Морантес облокотился здоровой рукой о прилавок и бросил сквозь зубы: «Сядь». Себаштиану выждал пару мгновений. Скинхед поперхнулся и уселся на прежнее место.

— Почему врач?

Подросток криво усмехнулся:

— Како пьет какие-то таблетки, хрен их знает какие, и коробочка лежала на виду. При этом он тянул косячок. Тот чел сказал, что Како так не должен делать, это, мол, уменьшает лечебное действие лекарства, или нечто вроде. Дело в том, что он болтал на той же фене, что и народ из соцзащиты. Ну, знаешь, сучок, вставлял такие невозможные словечки. Понимаешь? По крайней мере так мне Како сказал. Но он почти всегда под кайфом, — повторил он.

— Невозможные слова? Ты имеешь в виду состав лекарства или описание болезни?

— Блин, да не знаю я, дядя. У Како редкая болячка с названием, какое фиг выговоришь. А тот хлыщ точно знал, что к чему. Потому Како и сказал, что он док.

— Здесь у вас осталась хоть одна коробочка из-под лекарства Како? — спросил Себаштиану.

Подросток покачал головой, вытащил черную сигару и прикурил ее. Захлопнув зажигалку «Зиппо» отработанным движением, он прибрал ее в задний карман джинсов.

— У Како есть семья? — поинтересовался Морантес.

Бритоголовый продавец вступил в разговор:

— Послушай, дядя. Како в полном порядке. Здесь у него никого нет. Говорят, его семья из Сарагосы, но я никого не знаю. Время от времени он тут работает, и мы ему платим по чуть-чуть. Ловите своих чудаков и оставьте людей в покое.

Морантес замер на мгновение, затем резко выпрямился.

— Ладно, — протянул он со вздохом и бросил на прилавок визитную карточку. — Если Како тут объявится, тотчас дай знать. Если вдруг выяснится, что он вернулся, а ты не позвонил…

Морантес повернулся к выходу и был остановлен вопросом бритоголового продавца:

— Тот мужик, кого ты ищешь. Что он сделал?

— Рассердил меня, — ответил Морантес, открывая дверь на улицу.

В квартиру позвонили около пяти вечера. Когда Себаштиану открыл массивную деревянную входную дверь, его ожидал сюрприз.

— Черт побери! — воскликнул он. — Я совершенно забыл про модем.

Перед ним стояла молодая парочка из компьютерного магазина.

— Нет же, мы не из-за этого пришли, — сказал юноша. — Я нарыл еще информацию о списках игроков, а так как магазин тут рядом… — Он не закончил фразу. — Мы встретили Бенито в парадном, и он сказал, на каком вы этаже.

— Проходите, — сказал Себаштиану, немало удивленный. Он отступил от двери и сделал приглашающий жест. — Очень вам признателен, что не сочли за труд зайти.

Молодые люди вошли, юноша произвел раскопки в кармане куртки и выудил измятый лист бумаги, старательно расправил и вручил Себаштиану. Давид носил длинные волосы — намного длиннее, чем у невесты, — покрашенные в светлый цвет (хотя под шерстяной шапочкой, как показалось Себаштиану, мелькнул другой, контрастный, оттенок), и серьгу в левом ухе. Парень щеголял в мешковатой одежде в соответствии с молодежной модой (или, во всяком случае, модой, навязанной сериалами): приспущенных штанах, цветной футболке, джинсовой куртке и шерстяной шапке. Давид был среднего роста, худой и болезненно-бледный, как все коренные мадридцы на исходе зимы. Роса, стриженная гораздо короче, и тоже блондинка, была упакована в умопомрачительно узкие джинсы, кроссовки и черный толстый жакет.

Себаштиану проводил ребят в гостиную и предложил им выпить.

— Нет, спасибо, — отказался Давид. Он с любопытством изучал комнату. В конце концов его взгляд задержался на предмете воистину примечательном. — Красивая доска.

Себаштиану, в свою очередь, посмотрел на большую шахматную доску, покоившуюся на деревянном столике посередине гостиной, на полпути к высокому окну, выходившему на улицу. Шахматные фигуры, искусно вырезанные из слоновой кости и черного дерева, были расставлены в позиции, отражавшей какую-то давнюю незаконченную партию.

— Тебе нравятся шахматы?

— Ух! Он целый день сидит в Интернете — играет, — ответила Роса.

Давид поморщился и с видом великомученика возвел глаза к небу, после чего пояснил:

— Я так и не продвинулся дальше обыкновенного любителя. А вы?

— Я очень давно не играл, — признался Себаштиану. Но тогда ты, вероятно, слышал об Иване Польскаяне.

— Ну конечно! — вскричал Давид, на сей раз опередив подружку. — Он лучший игрок в мире.

— Я встречался с ним на прошлой неделе. Занятный человек.

— Серьезно? И какой он?

Себаштиану рассмеялся:

— Из породы настоящих гениев. Он смотрит на тебя с непроницаемым выражением, так, словно просчитывает каждое твое движение. Это немного пугает. Если представится возможность, как-нибудь я тебя с ним познакомлю.

Роса толкнула локтем своего друга.

— Ах да, у меня вчера выдался свободный вечер, и я побродил по Интернету. И нашел вот это имя, — объяснил Давид, указывая на листок в руке у Себаштиану.

Португалец покосился на бумажку, где было написано: «Госпиталь „Рамон-и-Кахаль“», а сразу вслед за названием «Эмилиано дель Кампо» — имя знаменитого психиатра, члена общества «Друзья Кембриджа». Он изумленно поднял голову.

— Мне известно и имя, и название. Какое отношение они имеют к Хуану?

— Больница и врач, исключивший парня из черных списков, — без обиняков заявил Давид.

Себаштиану вздернул бровь.

— Эта информация размещена в Интернете?

— Она не всякому доступна, — ответил Давид. — Надо знать, как до нее добраться. Кроме того, мне помогли знакомые ребята-компьютерщики. Они занимаются хакерством просто так, из интереса.

— Да ладно, ты же сам все сделал, — встряла Роса. Давид покраснел.

Себаштиану еще раз недоверчиво прочел записи и глубоко вздохнул. У него тотчас появилось множество вопросов, например, почему доктор утаил от него, что лечил Хуана Аласену? Если оглянуться назад, то определенная логика во всем этом была. Госпиталь «Рамон-и-Кахаль» являлся одним из двух государственных центров автономии, специализировавшихся на лечении лудомании, а на плечи дель Кампо, как заведующего отделением клинической психиатрии, ложилась основная ответственность в решении дальнейшей судьбы Хуана Аласены. Но Себаштиану не находил объяснения, почему «друг Кембриджа» не упомянул о своей причастности к делу Хуана. Разве что больного лечил кто-то из ассистентов доктора, и сам он ни о чем не ведал из-за неукоснительного соблюдения коллегой врачебной тайны. Последнее, впрочем, представлялось маловероятным, поскольку его подпись стояла в заключении.