Долгое молчание - Этьен ван Херден

Она решительно отодвинула стул и поднялась. Она отнесла тарелку и чашку в кухню. Там она увидела обоих датских догов, тревожно прижавшихся друг к другу перед плитой. Попугаи перелетели из беседки в клетку, заметила Инджи в открытое окно.

— И что? — спросила она, ставя тарелку и чашку. — Ангел снова прилетал сюда; а павлин распустил хвост, увидев матушку.

Она с удивлением посмотрела на испуганных женщин и собак, наблюдавших за ней тревожными виноватыми глазами, и почуяла запах корицы и паленых перьев, витавший над всеми остальными обычными запахами кухни.

— И что все это значит? — спросила она принцессу Молой, дочь Гудвилла и Мамы, которая взялась за эту работу, дав всем понять, что у нее нет времени на придуманные для нее папой планы в большом городе.

— Сама увидишь, — ответила та и скрылась в кладовке. Инджи вышла во внутренний двор и увидела павлинов, сидевших далеко, на самой высокой виноградной шпалере. И Немого Итальяшку, сидевшего на краю римского фонтана: вода била изо рта статуи через его плечо. Он сидел, опустив одну руку в воду, но когда Инджи подошла, выдернул руку.

На нем была шляпа от солнца, старая потрепанная шляпа — может, он носил ее, когда строил канал стремительной воды, подумала Инджи. Он не носил часов, только красивый золотой браслет со множеством искусно сделанных фигурок. Руки его и шея были коричневыми, почти черными. Он держал в руке гладкий камень, так крепко, словно ему не за что больше было держаться в этом мире, кроме золотой рыбки, которую он поглаживал по плавникам другой рукой.

Инджи знала, что старик чувствует ее присутствие. Она подходила медленно и остановилась в пяти шагах от него. Он слегка наклонил набок голову. Его веки затрепетали. Инджи поймала себя на том, что движется как можно тише, на цыпочках, сдерживая дыхание. Но он же глух! — напомнила она себе.

Однако здесь, в его присутствии, она поняла, что безмолвие обострило его слух, а слепота сфокусировала зрение; здесь, в непосредственной близости от несчастного, окруженного таким количеством легенд, создателя всего того, что было сейчас увлажненным и плодородным в полях и садах Йерсоненда.

Она посмотрела вверх, на солнце, пробивавшееся сквозь свежие зеленые виноградные листья беседки; увидела, как плещется вода, искрящаяся и веселая, как сливаются и сверкают краски на крыльях попугаев. Она слышала хриплое дыхание датских догов, плеск воды о воду, грохот посуды и болтовню в кухне, воркованье голубки на дереве.

Потом Инджи обошла вокруг фонтана. Ноздри старика раздувались. Она видела, как поворачивается его голова, почти незаметно. Она шла медленно, осторожно, и заметила, что его тело поворачивается вслед за ней; медленно, словно он не хотел, чтобы она это заметила.

Инджи обошла вокруг фонтана, встала между стариком и кухонной дверью и придвинулась чуть ближе, но тут появился Александр. Старик учуял пса и вытащил руку из воды. Пес скользнул ему под руку с поразительным проворством. Немой Итальяшка встал замечательно быстро для своего возраста, и Александр повел его, державшего руку на спине пса, в комнату.

Собака один раз оглянулась через плечо на Инджи: укоризненно? Осуждающе?

— Марио Сальвиати! — крикнула Инджи в спину старику, чувствуя жалость и вину. Что на нее нашло? Дразнить старика своими запахами! Она что, пытается досадить ему? Проверить его? — Марио Сальвиати! — крикнула она еще раз, но тут рядом появился генерал.

— Он не слышит вас, — сказал генерал твердо. — Возможно, вам лучше немного прогуляться, мисс Фридландер. Чтобы прочистить голову после утреннего возбуждения.

Инджи резко повернулась к нему.

— А кого вы держите взаперти в той маленькой комнатке? — выкрикнула она.

Генерал посмотрел на дверь женщины без лица.

— Люди сами создают себе темницы, — скупо ответил он и пошел назад в дом своей тяжелой походкой.

Инджи постояла еще немного, но когда стоны и вздохи, которые она не могла определить, медленно стали проталкиваться наружу из комнат дома и эхом отражаться от плиток под ногами, она поспешила прочь.

Прошлое, думала она, вот ваша темница. Всех вас.

30

Вскоре после прибытия итальянцев в протестантский Йерсоненд Немой Итальяшка почувствовал необходимость укрепить католическую веру.

Когда итальянцы, нарядившись в одолженные костюмы, либо слишком мешковатые, либо слишком тесные, каждое воскресенье, начиная с первого, ходили на церковную службу со своими приемными суровыми кальвинистскими семьями, они обязательно осеняли себя святым крестом при появлении пастора, чем притягивали к себе осуждающие взгляды всей паствы.

Здесь, в Кару, поклонение было таким же стихийным, как равнины. В церквях не допускалось никаких изображений Бога или Его Сына; здесь не возникал вопрос о боговдохновенных жестах или исступленном поклонении. В точности, как бесконечные равнины учили набожности и привносили в дома добродетели самоограничения и воздержания, так и ты должен приближаться к Господу, Создателю этой пустоты.

Такова была вера этих людей, и по воскресеньям они надевали темные одежды и чопорно шли в церковь с серьезными лицами. Их вера была сдержанной, их мольбы были сдержанными, они крестились и женились сдержанно и умирали сдержанно, с контролируемым, отважным упорством.

И тут появляется группа католиков-итальянцев, которые во время службы теребили распятия, висевшие у них на шеях на красивых цепочках; они осеняли себя крестом, а если придвинуть ухо ближе к их губам, можно было иногда услышать имя Матери Христа.

Прихожане, особенно дети, наблюдали за этим с неприкрытым интересом.

— Идолопоклонство, — ворчал пастор, и молодые итальянцы скоро научились закрывать во время молитвы глаза, чтобы сдерживать горячие итальянские сердца, произносить святое имя Благословенной Марии только мысленно и никогда в пределах слышимости прихожан не говорить о его святейшестве папе, последователе святого Петра, основавшего Церковь Божью на земле. Кальвинизм, как быстро поняли молодые итальянцы, был таким же твердым, как камни Кару, и таким же строгим, как вера иезуитов.

Положение не улучшилось из-за событий, происходивших в доме Писториусов. Не успел молодой итальянец водвориться там, как слуги и работники решили, что у него договор с дьяволом. Они назвали его Пощечина Дьявола из-за отметины на щеке. Как-то ночью Лоренцо Пощечина Дьявола увидел жаркий сон про одну из девочек Писториуса, отметина так ярко запылала, что загорелась подушка, и шикарный дом едва не сгорел дотла. Как говорит пословица, масло было подлито в огонь. Пригласили пастора, слуги утверждали, что мало идолопоклонства, католик-де продал сердце дьяволу, и его необходимо вышвырнуть прочь из города, а адвокат Писториус объяснял, что он не может выслать молодого человека; что молодой человек вместе с красным пятном и всем прочим был помещен под его законную юрисдикцию и гарантию; что если он отправит итальянца из Йерсоненда, у него, Писториуса, возникнут проблемы с правительством.