Изольда Извицкая. Родовое проклятие - Наталья Тендора

И если ты, гадостный, сделаешь что-нибудь с моей верой в тебя, то держись, я человек горячий, вот тогда буду настоящей Фаиной, ведь для этого нужно человеку однажды потерять веру в другого человека и все, он скатился.

Славушка! А еще я тебя хочу спросить об одной вещи…

Но сначала напомню, помнишь, я тебе писала об Асе, это чудный человек, она очень некрасивая, но у нее духовный мир, правда, еще не богат, ибо она из простой семьи крестьянина, но она так стремится все-все познать. Когда она еще была помоложе (сейчас ей 26 лет), то она стремилась стать актрисой, конечно, ее не приняли из-за наружности, но она внутренне удивительная, ей-богу, она для того, чтобы существовать в Москве (приезжая), устроилась секретарем на кафедре пластического движения, а сама все эти годы занимается и хочет поступить на режиссерский, она где-то при студии театра Вахтангова в самодеятельном коллективе ставит спектакли целые, и вообще, когда у меня наступают смутные минуты или после мастерства или так просто, то я поднимаюсь на 3-й этаж и иду в 307-ю аудиторию, где всегда она, и оттуда я уже иду с легкой душой, ей все можно сказать. Потому что люди, обиженные жизнью, всегда чутки и человечны. Нас с ней сблизило я знаю что: Орлова Любовь. Она до безумия ее любит, но еще сильнее она любит ее сына, вернее, не ее, а Александрова, его звать Вася или, как она называет его, Василек. Она мне о нем говорит очень много, только я не понимаю, за что она любит этого избалованного 3 раза женатого повесу, а вот любит… Это ведь такое дело. Я очень уважаю актрису Орлову за талант, не больше, а Аська ее боготворит. Ведь она лично знакома с ее всей семьей и этим Васильком и говорит мне очень часто об этом, но самого главного, как она говорит, она так никогда не сказала Любови Петровне, теряется перед ней (да это и естественно). Она хочет все-все, что у нее на душе, написать ей и просит, чтобы я лично отвезла Орловой письмо. Господи! Славушка! мне это совершенно не нужно, но отказать Аське, которую я просто жалею, ибо она выглядит очень несчастной, я не могу. Все это в строгом секрете, лишь только ты теперь знаешь. Я же ей, со своей стороны, иногда говорю о своих душевных переживаниях, она так понимает, как никто, и я вижу, что это я могу доверить только ей. И вот теперь то, о чем она меня просит: дать ей прочесть твои письма. Славушка! Ты разрешишь? Если нет, родной, то никто кроме меня не будет читать их.

…

Твоя вечно Изка.

* * *

15.10.52

Изонька! Родная моя, здравствуй!

Вечер. Чудная погода на улице. Приятный, хороший, немного прохладный воздух так и охватывает тебя, наполняет всего свежестью и придает силы.

…

Изулька! Меня очень интересует, я давно еще хотел тебя спросить: неужели у вас действительно все ребята такие, кроме того, как страшно наивничать, показывать свою чрезмерную глупость и малодушие перед девушкой, больше ни на что не способны?

Или вообще у вас атмосфера способствует этому. Уж очень они все или же слишком грустные, по глазам которых можно прочесть все их душевные глубокие переживания, или же слишком развязные, готовые любой девушке сказать любую глупость и сделать что угодно, лишь бы быть благодетелем в лице кого-то, или наоборот. Что-то не укладывается у меня в голове, в чем тут суть.

Вызвали меня две дивчины Юля и Софа, попросили их сфотографировать на «Личное дело».

…

Затем пошли все вместе домой, дошли до Московского, а там расстались — дальше пошли мы с Софой, нам по пути с ней. Просила, чтобы помог ей в курсовом.

Спрашивала о тебе: «Ну как твои дела с любимой, все так же любишь ты ее?» А что я мог ответить, кроме одного: «Конечно, говорю, иначе быть не может, чтоб я свою Изульку разлюбил, ведь я ей первой душу всю свою открыл и никогда не разлюблю».

…

А завтра, Изонька, опять, возможно, встречусь я с Александровым и Тиссэ, на операторской секции в Доме кино, говорят, что они там будут. Картину новую, быть может, посмотреть удастся.

…

Изульчик! Ты пишешь, что тебе скучно? А мне как, если б только знала ты. Второй уж месяц начался, как я опять один, а чувства — такие же, как в день отъезда твоего (вернее, с первой встречи)

Что делать? Я не знаю. Я все забыл и ничего не вижу пред собой, кроме, Изульки дорогой, которая сейчас так далеко, что невозможно ее видеть.

Когда же, Изонька родная, ты вновь со мною будешь?!

И как бы я хотел, Изульчик, в такой хороший вечер быть с тобой.

Как раньше, пройтись по городу и обязательно с твоей рукой в кармане, в моем, конечно.

Скорее бы проходили эти 20 дней. Люблю тебя я очень.

Целую тебя крепко, крепко. Как всегда, как на нашей березке чудной.

До свидания, Изулька, дорогая, хорошенькая моя.

По-прежнему с тобой.

Твой Славка.

* * *

16.10.52

Здравствуй, Слава!

Я все очень хорошо понимаю! Понимаю, что тебе некогда, что у тебя горячая пора с дипломом. Все понимаю. Конечно, нет времени написать Изке. Но ведь всему есть предел, ты согласен со мной? Последнее твое письмо я получила в воскресенье, а потом каждое утро заходила на почту целых 3 дня, сегодня даже не пошла, а писем от тебя нет. Славушка! Ты можешь мне сказать, что я не права, что нужно понимать, как ты занят? Я все-все понимаю, но ведь сердцу нельзя приказать, ты сам об этом знаешь. И оно тоскует. Сейчас очень интересная лекция о творчестве советского художника Герасимова, очень интересная, с каким вниманием воспринимают ребята его картины о Ленине и Сталине…

…

А сейчас мне сидеть просто нельзя, сзади сидят Мишка с Данкой и донимают меня, толкаются, а Мишка вынул нож перочинный и угрожает… вот черти.

…

А день вчера был шумный. С 9 утра: речь, пантомима, потом французский… Вот здесь было дiло! Пришли сдавать факультативное чтение, но никто не был готов, потому что страх как много, а потом нет абсолютно времени еще французским языком заниматься. А позавчера вечером я приехала домой с благим намерением сесть за французский и выучить отрывок из «Воскресения», но ничего этого не было, потому что Иринка (соседка моя по комнате, ее кровать рядом) с редакторского факультета, очень любопытная девчонка, и вот мы с ней разговорились об искусстве, о современной драматургии, о возможностях и о том, что не используется, эдак проговорили 3 часа, а в 12 уж спать. Пришлось отрывок утром учить в трамвае. А уж о французском языке и говорить не пришлось. Поэтому на факультативном чтении мне нечего было делать, я, Валька и Ритка взяли и ушли. Я пошла заниматься к Марине «по речи», и здесь меня ожидала радость: Танька нашла отрывок «Муж» — Чехова, чудный рассказ, а ей он не подходит, он с характерным оттенком, Марина решила, что это подходит мне, когда я пришла к ней и прочла, то мне очень — очень понравился, и к сожалению глубокому Тани рассказ был отдан мне, а ей мой отрывок из «Воскресения». Мне не жалко его, потому что его нужно читать в героическом восторженном плане, Марина, сказала, что у меня это выйдет, но лучше читать «Мужа» — это выгоднее. А потом было мастерство. Перед мастерством педагог по французскому языку опять на нас наябедничала мастерам и О. Ивановна (Пыжова. — Авт.) опять ругалась, здорово ругалась, а Б. В. молчал, молчал, а потом вдруг говорит: «Хватит! Ну, вас к черту, ребята, разделайтесь вы с этой француженкой, чтобы она не приставала ко мне, мне, говорит, приходится бегать от нее, не могу я видеть ее жалкого жалующегося лица». Смех с этой француженкой, но я тебе скажу, что француженка эта вообще не пользуется «успехом». Но все-таки я не буду больше писать, хватит. А лучше целую и жду писем.