Эхо чужих грехов - Марта Таро

– Дорогая, ты поела? – в слабом голосе женщины звучала забота.

Катя подошла к матрасу и нагнулась над лежащей француженкой. Больная так исхудала, что казалось, её кости вот-вот проткнут кожу. Бледное лицо под свалявшимися чёрными волосами выглядело почти мертвенным.

– Я русская княгиня Екатерина Черкасская – хочу помочь вам и вашей племяннице, – представилась Катя. По глазам женщины она пыталась понять, доходит ли до той смысл сказанного.

– А я Луиза де Гримон, миледи. Благослови вас Бог за вашу доброту, помогите моей девочке, мне уже ничто не поможет, – больная без сил закрыла глаза.

– Нужно срочно перевезти Луизу к нам. Давайте поднимем её, – решила Катя и обернулась к Поленьке, – помоги мне, а ты, Генриетта, собирай ваши вещи.

– У нас нет вещей – одни только бумаги, – сказала девушка и вытащила из-под изголовья матраса свёрток, закрученный в кусок засаленной ткани.

Катя подхватила больную с одной стороны, Поленька – с другой, они легко подняли исхудавшее тело. На женщину набросили Катину шаль и потащили её к коляске. Через час больную уже устроили в одной из свободных комнат дома на Аппер-Брук-стрит и вызвали к ней врача.

Катя и Генриетта ждали окончания осмотра в гостиной, Увидев врача, обе встали.

– Что с ней, доктор? – спросила Катя.

– Крайняя степень истощения, – с удивлением сообщил врач. Солидный человек, лечивший хозяев особняков в Мейфэре, давно не видел больных, умиравших от голода.

– А её слепота?

– Тоже следствие истощённости. Два-три месяца усиленного питания и солнце поднимут вашу больную на ноги, и зрение постепенно к ней вернётся.

Проводив доктора, Катя подошла к Генриетте.

– Вот видишь, всё будет хорошо! Ты можешь занять любую комнату, станешь ухаживать за тётей. Мы будем тебе помогать, – улыбнувшись, пообещала княгиня.

Генриетта опустилась на колени и поцеловала Катину руку.

– Миледи, я теперь ваша вечная должница!

– Мне этого не нужно, просто вырасти хорошей женщиной и будь счастлива.

Так в маленький мирок, созданный Катей вокруг себя, вошли ещё двое. А вскоре после этого мистер Буль привёз своей доверительнице большой конверт от Штерна. Внутри лежали два письма. Одно – от Ивана Ивановича, а увидев второе, Катя задрожала.

Вот и наступил момент истины. Её муж, мужчина, которого Катя так любила и которого теперь пыталась ненавидеть, написал ей. Что ждало её внутри конверта? Новый удар или надежда? Долго сидела Катя, держа в руках нераспечатанное письмо, но потом, обозвав себя трусихой, вскрыла печать.

Слёзы заструились по её щекам. Мольба Алексея, его нежность и его любовь, сквозившие в каждом слове, наполнили сердце счастьем. Все крепостные стены, воздвигнутые Катей в душе, рухнули – и всё стало просто и ясно: она простила мужа и любит так же, как и прежде, а может быть, ещё сильней.

Катя подошла к секретеру, взяла перо и написала всего одну фразу: «Я тебя прощаю, ты можешь приехать, когда захочешь».

Она написала на конверте родное имя и только потом вспомнила о письме Штерна. Прочитав послание, Катя задумалась. Враг семьи наконец-то выступил из тени, но она никогда не видела вульгарную француженку, описанную Штерном со слов Алексея. Поверенный советовал своей доверительнице отправить на его адрес дневник отца и письмо французского адвоката, а самой оставаться в Англии, ведь, выполнив поручение российского императора, её муж собирался приехать в Лондон.

Катя написала Штерну маленькую записку, где поблагодарила за помощь и попросила переслать её письмо мужу. Она сложила в большой конверт дневник отца и послание его адвоката, потом свои записки, всё опечатала и отправила посыльного к мистеру Булю.

Окрыленная, подошла она к окну и вновь перечитала письмо Алексея. В этот миг что-то тепло и мягко повернулось внутри неё – так впервые шевельнулся её ребёнок. В парке алели тюльпаны, белыми, розовыми и лиловыми самоцветами пестрели клумбы гиацинтов, выбросили бутоны кусты ранних роз, и всё кругом заливало солнце. Катя поцеловала письмо и спрятала его за корсаж – на сердце. Май подарил ей надежду.

Майское солнце позолотило шторы губернаторского кабинета, затопило его тёплым, радостным светом, только вот атмосфера внутри комнаты вовсе не отражала природного великолепия, а больше напоминала грозу. Откровенно злой князь Ромодановский отчитывал своего помощника:

– Ну что, Петруша, посадили тебя в лужу?

Произнесено это было с крайним раздражением, но Щеглов понимал, что генерал-губернатор прав. Порученное дело оказалось проваленным, и случилось это неожиданно, можно сказать, на ровном месте, когда уже совсем рядом маячила победа. Щеглов осознавал правоту начальника, но выслушивать нотации не слишком-то приятно, и у поручика как-то само собой вырвалось:

– Кто же мог предположить, что полицмейстер станет действовать так топорно?

– Как «кто»? – начал распаляться Ромодановский. – Именно это я и предполагал. Наш почтеннейший Григорий Адамович отнюдь не семи пядей во лбу, только и умеет, что морды задержанным бить да лезть без спросу не в своё дело, но вот чужой успех присвоить да отрапортовать через голову начальства – здесь он первый. Я тебе что сказал? Чтобы ты людей взял столько, сколько надо, я ради тебя полицмейстера пригнул, думал, ты дело возглавишь. А ты что учинил?

Генерал-губернатор скроил «робкую» мину, изображавшую, по его мнению, поведение Щеглова при разговоре с полицмейстером, плюнул от отвращения и продолжил нотацию:

– Реверансы приседать да расшаркиваться большого ума не нужно. Троих в штатском он попросил! А в твою умную голову не пришла здравая мысль, что раз уж его отодвинули, то наш Григорий Адамович ни за что не успокоится, копать будет, пока не обойдёт тебя на повороте? Понятное дело, что у него-то отнюдь не трое в штатском работали, а всё, что ты нарыл, в тот же день ему становилось известно. Кабы у тебя людей побольше было, он бы всей картины сразу увидеть не смог, ты бы всегда на шаг впереди бежал, глядишь – и добился бы результата. А теперь что мы имеем?

Имели они полный конфуз. Пока Щеглов, отправив одного из своих агентов в Бельцы, чтобы следить за мадам Леже, второго приставил к французу-ресторатору, а сам вместе с Толстых вплотную занялся княгиней Марией и её вечно пьяным мужем, полицмейстер подсуетился: через день после встречи подозрительной троицы арестовал ресторатора, обвинив француза в сбыте поддельных денег. Ассигнация была всего одна, но зато на значительную сумму – двадцать пять рублей. Ею ресторатор расплатился с поставщиком провизии – одним из местных купцов.

Полицмейстер изъял купюру и предъявил её в местное казначейство на предмет проверки. В казначействе долго спорили, но потом пришли к выводу, что деньги поддельные. Задержанный всё отрицал, утверждая, что ему этой ассигнацией вернула долг старая знакомая. Имя её он называть отказывался. Больше предъявить французу было нечего, но, что хуже всего, случилась нежданное: оставив пьяного мужа в гостинице, княгиня Мария взяла извозчика, чтобы проехаться по лавкам, вышла без вещей, лишь с кружевным зонтиком и ридикюлем в руках, и… исчезла. Следом за ней из Бельцов пропала мадам Леже.