Когда нет прощения - Виктор Серж

ему, лишь когда он повернулся и пошел прочь бодрой походкой, опираясь на палку и отбрасывая тени в разные стороны. Дарья стиснула руки.

Возвратились четверо, привели языка. Паткин доложил, что украинец Цюлик погиб. «Я подполз к нему, ощупал его голову, мозги вытекли… Через минуту лед под ним подломился. Сидорову (механик-тракторист из-под Воронежа, лицо его Дарья вспомнить не смогла) в нескольких местах прострелили ноги, его подобрали санитары… Лейферт точно погиб, он был настоящим товарищем, принял огонь на себя, чтобы мы смогли уйти… Думаю, его накрыло снарядом…» Убит не единожды, типографский рабочий, в жилах которого текла германская кровь. «Мы привели одного пленного офицера, другой утонул…» «Паткин, я вас поздравляю!» – с чувством сказал полковник. (Он походил на китайскую маску с плохими зубами.) «Идите, отдыхайте. А пленного пусть приведут…» В целом миссия выполнена. Полковника мучила ревматическая боль в правом колене.

…Пленный вошел уверенным шагом. Под белым маскхалатом и полушубком украинца Цюлика – одежду узнали – на нем была вылинявшая форма Вермахта с офицерскими знаками отличия. Руки связаны, примерно двадцать пять лет, светлые волосы, выпуклый лоб, небольшие усики, часто моргающие глаза.

– Он безоружен? Развяжите его! – приказал полковник.

Две лампы, стоявшие по обе стороны от полковника, освещали пленного снизу. Позади него стоял Восков. Дарья села с блокнотом в руках и приготовилась переводить допрос. Полковник Фонтов произнес:

– Фамилия, имя, звание, специальность, часть?

Пленник отвечал четко и спокойно.

– С какого времени ваша часть занимает позицию на берегу Невы?

Дарья заметила, что пленный тихо покачивается. Пока она переводила, он как-то странно, моргая, смотрел на нее, затем слегка склонился к полковнику и что-то прошептал.

– Что вы сказали, младший лейтенант? Повторите.

Он повторил очень тихо, расстроенным тоном:

– К чему эта комедия? Я знаю, где нахожусь.

– Что? Что вы хотите сказать?

– Простите…, – он слегка качнул головой.

Полковник спросил:

– Вы хорошо себя чувствуете? Вы не больны?

– Я очень хорошо себя чувствую, господин комиссар, благодарю вас.

Пленный поднял голову к сырым бревнам потолка, с которых свисали сосульки. На губах мелькнула улыбка, взгляд стал неподвижным и будто затуманился. Неожиданно он вздрогнул, да так, что комиссар Восков и солдат-бурят подскочили, готовые подхватить его… Полковник ударил ладонью по столу.

– Спросите у него, чего он боится. Скажите, что мы обращаемся с пленными по законам военного времени…

Дарья подошла к молодому человеку, чтобы взглянуть ему в лицо, и тогда настал ее черед испугаться. У него были пронзительные, ядовитые голубые глаза. Он скорчил гримасу.

– Повтори, женщина, – с усилием произнес он. – У меня болит голова… Нет, я не боюсь, ничего не боюсь. Зачем вы пытаетесь меня обмануть? Почему говорите на иностранном языке? Это вас недостойно. Я ждал ареста. Я совершил тяжкую ошибку перед партией и Фюрером и готов признать ее.

Он запрокинул голову, адамово яблоко выступило над воротом гимнастерки, словно призывая невидимый нож… Командир Восков плеснул ему в лицо стакан холодной воды. Это сразу подействовало. Он закрыл лицо руками и сказал: «Спасибо, господин офицер… Ах! Теперь лучше…»

– Вы нацист?

(Почти все отвечали «нет»…)

– Ja, Herr Offzier. Heil Hitler!

Он выбросил вперед руку, распрямился, как на параде.

– Спросите, осознает ли он свое положение?

– Осознаю. Скажите господину комиссару военной полиции, что я не прошу никакого снисхождения. Виновны Клаус Хирман, Генрих Зиттнер, Вернер Бидерман…

Дарья спешно записала имена. «Какая часть?» Затем удивленно перевела. Пленный продолжал:

– Клаус Хирман передал из Штеттина сообщения вражеского радио. Зиттнер сделал копии на печатной машинке, принадлежащей интендантству… Бидерман отдал мне четыре страницы, которые я спрятал в своем вещмешке, чтобы передать властям… Я выполнил свой долг, и если заслуживаю кары, то я…

Восков ударил его кулаком в спину. Пленный в гневе повернулся, но его удержали. «Воды, быстрее, умоляю вас…,» – произнес он и получил ее прямо в лицо, не моргнув глазом. Он расхохотался.

Полковник достал свой револьвер и положил на стол.

– Скажите ему, что если он не прекратит свою бесполезную симуляцию, я прострелю ему башку.

Но пленный хохотал, не слушая его. Ему позволили наклониться к револьверу, который он с любопытством осмотрел. «Не мой». Дарья обратилась к нему: «Слушайте меня внимательно, военнопленный. Посмотрите мне в лицо. Вы хорошо меня видите? Посмотрите на полковника…» Слово «полковник», казалось, отрезвило его. Он посмотрел на Фонтова, сжав зубы. «Полковник сказал, что…» Пленный отвечал спокойно, хотя подбородок его немного дрожал:

– Убить меня? Я невиновен… Вы не имеете права… Я искупил свою ошибку. Я к вашим услугам господин полковник…

Он что-то вспомнил, нахмурил лоб. «Военнопленные? Я не знаю…» По телефону сообщили, что противник начал обстреливать прицельным огнем восточные позиции, сектор такой-то… Это могло быть подготовкой к атаке, батальон запрашивал указаний и боеприпасов, срочно. Из штаба дивизии интересовались успехом операции, количеством и званиями пленных… Взрыв сотряс землю, на стол посыпалась ледяная крошка. Восков бросился к двери и опрокинул лампу. Света стало в два раза меньше, по комнате заходили тени. Полковник Фонтов смотрел на толстощекого телефониста, который повторял: «Пост № 7 больше не отвечает, линия, должно быть, прервана, пост № 7 больше не отвечает, линия…». «Да замолчите же!» – прорычал полковник, лампа освещала лишь половину его измученного и искаженного лица, борода сливалась с тенью. «Где Ситкин?» – слишком громко спросил он (Ситкин, начальник штаба). Никто не отвечал. Пленный произнес:

– Зиттнера арестовали вчера вечером.

Дарья автоматически перевела.

– Что? – переспросил Фонтов, думавший в тот момент о силах, которыми располагал атакованный батальон, количестве боеприпасов, тревожном молчании поста № 7 и вероятном гневе штаба дивизии. «Что? Ситкин арестован?» «Нет, Зиттнер…» «Какой Зиттнер?» Земля содрогнулась снова, затем воцарилась тишина. Фонтов заметил револьвер и затуманенные глаза пленного… Пленный, которого крепко держали, улыбался, и Дарья перевела:

– Скажите господину полковнику, что я бессмертен. Бессмертен, и это ужасно… Мне жаль…

– Он безумен, – прошептала побледневшая Дарья.

Полковник сам чувствовал себя безумцем. «Заткните его, – скомандовал он, убрав револьвер. – Если он симулирует, то симулирует хорошо. Ну, заткните же его…» Пленный беспрерывно бормотал по-немецки. Ему набросили на голову одеяло. Из-под него раздалось глухое ворчание. Понадобилось несколько человек, чтобы удержать его, и в укрытии произошла гротескная свалка. Наконец связанного пленного увели, чтобы бросить на снег… «Ситкин тяжело ранен… Разрешите временно его заменить…» В щетине комиссара Воскова, на бровях и ресницах поблескивали кристаллики льда. «Ладно, – сказал полковник. – Пошлите сумасшедшего в штаб дивизии…» «Какого сумасшедшего?» Земля дрогнула от разрыва. Фонтов пожал плечами. Дарья услышала: «Нет, не открывать огонь, пока я не отдам приказ…» Она вышла из укрытия, цепляясь руками за холодную,