Сладкая горечь слез - Нафиса Хаджи

— Да, верно.

— И протянул руки, чтобы поймать тебя.

— Правда?

— Не знаю. Но вполне возможно. Да, точно, именно так я и поступил.

— Не верю.

— Ты мне не веришь?! Я спас тебе жизнь — по твоим же собственным словам, — а ты теперь обвиняешь меня во лжи?

На это мне нечего было возразить. В конце концов, я уже поблагодарила его.

— Кроме того, ты свалилась из-за своей собственной жадности. Вообще-то грубо и невежливо, когда человек, который упал с большой высоты, подвергает сомнению слова спасителя. Между прочим, я мог отойти в сторонку. И что бы тогда с тобой было? Лепешка.

— Об этом я не подумала. Тогда, пожалуй, тебя можно назвать героем. За то, что не отошел в сторонку. Если не сделать что-то, тоже считается. — Но я все еще сомневалась. — А почему ты не сделал? В смысле, не отошел?

— Я об этом и не думал. Времени не было. Но даже если бы у меня была возможность все обдумать, я все равно не отошел бы в сторону, Дина Со Стены. Я врос бы в землю, протянул руки и поймал тебя.

— Ладно… Спасибо тебе. За то, что спас мне жизнь.

Из дома вышла его мать, и я почла за лучшее юркнуть в укрытие, услышав:

— Почему ты смеешься?

Я затаила дыхание. Вдруг он меня выдаст и злобная тетка примется ругать за то, что болтаю с ее сыночком — шиитка, которая его покалечила.

— Книжка смешная.

На следующий день в то же самое время он вновь сидел в саду. Когда мать ушла в дом, он окликнул меня, каким-то чудом догадавшись, что я здесь.

— Расскажи мне что-нибудь, Дина Со Стены.

И я рассказала сказку про обезьяну и крокодила. Рассмешила, добавив слова моего папы про то, как обезьяна шлепнулась на крокодила, перепугав и прогнав его. Так началась наша дружба. Мы были детьми, просто соседями. Совсем маленькими, поэтому то, что он мальчик, а я — девочка, он — суннит, я — шиитка, не имело большого значения. Но тем не менее мы были достаточно разумны, чтобы понимать разделяющие нас границы и держать в тайне наши отношения. Без особого успеха, конечно, поскольку большая часть нашего общения проходила на пространстве между моей террасой и его садом и укрыться от наблюдателей не было никакой возможности, разве что мне постоянно нырять за парапет, что со временем я научилась делать довольно ловко. Однажды я замешкалась и успела заметить выражение лица его матери — ледяная ненависть. Вполне достаточно, чтобы впредь прятаться шустрее.

Обычный распорядок дня Умара ничем не отличался от жизни остальных мальчишек нашего квартала. Будучи мальчиком, он не был заперт в границах своего дома. Мальчишки могли бегать по улице, кататься на велосипеде, играть в крикет. Умар, конечно, был еще слишком мал, чтобы самостоятельно ездить на автобусе или рикше, ходить в кино и гулять по городу, как взрослые мальчишки. Но я-то могла без родителей ездить только в школу и обратно — на двухколесной тонге[80], которой правил специально для этого нанятый извозчик, — и всегда в сопровождении Мэйси. Мой мир, девчоночий, был гораздо меньше, чем его. Но теперь Умар тоже вынужден был торчать дома. И единственным товарищем ему оказалась я. К тому времени, как Умар выздоровел, наши ежедневные разговоры превратились в привычку. Он вернулся в свой большой мужской мир, но по-прежнему проводил дома все послеобеденное время. Со мной. Несколько месяцев никто ничего об этом не говорил. Но постепенно наша с Умаром дружба стала постоянной темой бесед моих родителей — бесконечные споры, все время сводившиеся к одному и тому же, с чего бы ни начинались.

— Дочь отбивается от рук, и ты ни слова не говоришь! Скоро все соседи только об этом и будут судачить! Это необходимо прекратить. Пока эта вахаббитка не нашла повод еще в чем-нибудь нас обвинить, — начинала мама, обращаясь к газете, которую отец держал перед собой. Она ждала ответа, постепенно теряя терпение. Не получив желаемой реакции, она продолжала, гораздо менее сдержанно: — Меня кто-нибудь слушает?!

— Я слушаю. Хотя стараюсь не слышать, — вздыхал папа, оставляя попытки спокойно почитать газету.

— Это необходимо прекратить, — заводила свое мама.

— Они всего лишь дети.

— Да, дети. Которые скоро станут взрослыми.

— Ты не дашь мне об этом забыть.

— И что ты намерен делать?

— Но ты же не хочешь, чтобы я поступил, как отец из какой-нибудь дурацкой трагической истории в древности? Почему-то часто упускают из внимания тот факт, что подобные родители обычно плохо кончают, хотя и остаются в анналах истории.

Мама на шутки не реагировала.

— Не время философствовать. Необходимо что-то делать.

— Чего ты от меня хочешь? Запретить им общаться? Опять же, вспомни историю — будет только хуже.

— Необходимо что-нибудь сделать. — Маму невозможно было отвлечь от главной темы.

— Необходимо? А что, если мы ничего не сделаем? Скорее всего, дружба, начавшаяся случайно, продержится еще какое-то время, а потом дети вырастут и все закончится само собой.

— А если нет? Что тогда?

— Не знаю. И у меня нет сил даже планировать подобные сражения, не то что вести их. В этой истории нам досталась роль старых родителей. И в итоге мы все равно проиграем.

— Это не смешно. Речь идет о будущем твоей дочери.

— Она еще ребенок.

— Сейчас — да. Но сейчас быстро становится потом — оглянуться не успеешь, старый ты упрямец. И милая детская «дружба террасы и сада» перерастет в сцену на балконе из «Ромео и Джульетты».

— Твои переживания по этому поводу не замедлят развития их отношений. И по-моему, проблема вовсе не в том, «когда». Проблема — «если».

— О-о! Неужели нельзя просто поговорить, без этих твоих словесных игр? Но хорошо — что ты ответишь в случае «если»!

— Не знаю. Возможно, поздравлю.

— Будь серьезнее! Мы и они — не одно и то же. Ты — ты будешь возражать, если — упаси Господь! — что-то произойдет в будущем?

— Есть множество вещей, которых я не одобряю. Дружба ни в коей мере к ним не относится.

Мама устало качала головой:

— Как это современно! Как рассудительно! Как удобно тебе жить в своих благородных благоразумных высях. И как нелегко нам, живущим в реальном мире, где здравый смысл — слишком большая роскошь. Как пища на нашем столе и одежда на наших телах.

Эта тема была маминым коньком в спорах, предшествовавших моей дружбе с Умаром.

— Да, да, все имеет свою цену. Дня не проходит, чтобы ты мне об этом не напомнила. Я куска не могу проглотить, не услышав о ценах на муку, картофель, лук, рис, баклажаны и окру. Других тем для беседы в этом доме нет, отвечал отец, следуя старому сценарию.