Сладкая горечь слез - Нафиса Хаджи

О том же самом я расспрашивала и отца.

— Абу? Мэйси говорит, что твой брат обманул тебя. Это правда?

Подняв голову от книги, отец нахмурился:

— Знаешь, Дина, что гласит старая бедуинская пословица? «Я — враг моим, братьям. Я и мои братья — враги двоюродным братьям. Я, мои братья, двоюродные братья и прочие родственники — враги всему миру». Это закон джунглей. Он действует, когда мир погружен в хаос. Наше дело — прекратить хаос, бороться с ним, сопротивляться дикости внутри нас. Проблема в том, что если ты следуешь закону джунглей, то всегда борешься против кого-то. Всегда найдется человек, готовый воспользоваться малейшим признаком наступления хаоса, чтобы оправдать падение в такой образ мышления. И мой брат, хотя мне больно такое говорить, один из таких людей. Раздел был временем хаоса. И он воспользовался шансом. Как многие другие — и до него, и после.

— Но это же нечестно! Почему ты не стал бороться, чтобы вернуть свое?

— Бороться? С собственным братом? Тогда я ничем не отличался бы от него и тоже жил по закону джунглей. Единственный способ быть выше чего-либо — действительно возвыситься. Единственный способ ответить неправедному — правда. Единственный способ победить несправедливость — быть справедливым.

Я пересказала маме слова Абу.

— Хм. Абу очень мудр. Но беда в том, что в реальном мире мудрость очень трудно отличить от глупости.

— Что ты такое говоришь, Ма?! Разве Абу глуп?!

— Я говорю, что большинство людей посчитали бы его именно таким.

— А ты?

— Нет, Дина, — вздохнула мама. — Ты ему этого не передавай, но… я считаю его мудрым человеком. Просто остальной мир безумен.

Мамины суждения чудесно совпадали с моими собственными воззрениями на мое положение в обществе, то есть в монастырской школе, где я училась. В школе иерархия: кто есть кто определялось в первую очередь тем, кто твой отец, как позже положение будет определяться тем, кто твой муж. В этом смысле Асма, дочь Дяди Аббаса, держалась в классе особняком. Но я никогда не стыдилась финансовых провалов своего отца, поскольку хотя быть богатым кое-что значило, но гораздо важнее было хорошо говорить по-английски — и в играх, и школьном статусе, да и вообще в Пакистане, коли на то пошло. Все уроки вели на английском. Среди моих одноклассниц к нуворишам относились те, чьи родители или вообще не говорили по-английски, или говорили на ломаном языке, над которым остальные тайком насмехались. Мы гордились тем, что изучали урду как второй язык. Представляешь? Тот факт, что я, как и мои родители, говорила на английском лучше, чем на урду, означал, что я принадлежу к школьной социальной элите, в которой были девочки и богаче, и беднее меня. К примеру, две были настолько бедны, что родители вынуждены были оставить их жить в школе, на попечении монашек.

В Карачи было несколько монастырских школ, и для мальчиков тоже, они считались лучшим источником образования за разумную цену. Да, странно сейчас вспоминать об этом. В смысле — о монахинях, которые нас учили. Нас, девочек, завораживало все, что с ними связано, — мы постоянно обсуждали их жизнь, приставали к одноклассницам, жившим при школе, с расспросами, что же происходит, когда занятия заканчиваются, известны ли им подробности частной жизни монашек, ведь те жили в кельях, расположенных позади школьных зданий, однако нас туда не пускали. И одежда у них была чудная — старомодные платки, прикрывавшие волосы, рясы до пола — ну, ты понимаешь, — скрывавшие очертания фигуры в массивных складках черной и белой ткани. Это вызывало неуемное любопытство относительно того, что скрывается под одеждой. Носят ли они бюстгальтеры? И вообще какое-то белье? Подобные вопросы неизменно порождали хихиканье — нормальная девчачья реакция. Наша форма была менее скромной: камиз плотно облегали тело, подчеркивая намечающуюся грудь, начавшую расцветать со вступлением в переходный возраст; в талии заужено, дабы имитировать «песочные часы» — фигуры актрис, которыми мы восхищались, вроде Вивьен Ли и Элизабет Тейлор. Дупатты нашей формы были накрахмалены и сложены узким шарфом, ничего не скрывавшим, а те, что носили дома, — скрученные ленты шифона, последний крик моды, — скрывали еще меньше.

Любопытство было взаимным. Помню, как с таким же напряженным интересом монахини терзали нас вопросами о нашей жизни дома: что мы едим, где покупаем продукты, как молимся, кто наши близкие?

Я была в числе тех редких учительских любимчиков, кому не пришлось прилагать никаких усилий для обретения статуса; своевольная и упрямая, я легкомысленно подходила к занятиям, кое-как все же перебираясь из класса в класс. Мои достижения относились скорее к социальной сфере, чем к академической.

В четырнадцать лет я сумела убедить матушку настоятельницу Борден — американку, директрису школы — позволить нам провести на большой перемене сбор средств для Благотворительного клуба. Одна девочка принесла проигрыватель, а остальные — свои любимые пластинки с рок-н-роллом. Моя подружка Рехана отвечала за исполнение заказанных мелодий — четыре анна[93]за песню. Едва зазвучали первые гитарные переборы «Тюремного рока», ноги сами понесли меня в центр школьного двора, я потащила за собой девчонок, и вот мы уже танцуем, даже не осознавая, что произошло, — парами, вихляя бедрами, мотая головами, в такт мятежному голосу Элвиса, подражая американским девицам, которых мы видели в кино. Игнорируя искусственные барьеры, разделявшие нас, в танцах участвовали почти все: богатые; бедные; христиане; индуисты, коренные жители провинции Карачи, чьи родители не вернулись в Индию после Раздела; мусульмане, сунниты и шииты, чьи разногласия обозначались только в период Мухаррама, и даже вкрапления персов — зороастрийцев.

Маленький ротик сестры Катерины, молодой ирландской монахини, недавно появившейся в школе, приобрел форму буквы «О» — бедняжка изумленно застыла при виде танцевального безумия, развернувшегося прямо перед ее глазами. Но потом, воровато оглянувшись, она заулыбалась. Судя по ритмичному подрагиванию подола ее одеяния, она определенно тоже пристукивала ногой. Мы протанцевали две или три песни, прежде чем радостные вопли и визги привлекли внимание матери настоятельницы. Она решительным шагом ворвалась на площадку, ухватила за ухо первую попавшуюся жертву, подтащила к проигрывателю и сдернула иглу с таким пронзительным скрежетом, что мы испуганно прикрыли ладошками уши. Я находилась в самом центре толпы девчонок, и обнаружить меня, как главного подстрекателя к «массовым беспорядкам», было почти невозможно. Но каким-то образом мать настоятельница наметанным глазом отыскала меня и грозно поманила пальцем. Я прошествовала к месту казни в гробовом молчании.

— Это ты просила разрешения на мероприятие. И на тебя я возлагаю ответственность за это невиданное безобразие, Дина. Думаю, я тоже отчасти виновата. Мне следовало тщательнее обдумать последствия.

Взгляд остановился на сестре Катерине, нервно заламывавшей руки. Сестра Катерина поспешила к настоятельнице, побледнев так, что веснушки на лице, и без того изумлявшие нас, стали еще заметнее. На миг показалось, что матушка ухватит за ухо и сестру Катерину, а останавливает ее лишь безопасный покров апостольника, под которым это ухо скрыто. Мы наблюдали, как обе удаляются в административное здание, а потом оставалось лишь ждать последствий, которые настигли нас минут двадцать спустя. Меня, Рехану и еще нескольких девочек вызвали к матушке настоятельнице. Расхаживая туда-сюда по кабинету, она долго читала нотации, итогом которых стало задание: к завтрашнему дню написать эссе на тему «О Достоинстве, Приличиях и Обязанностях изящного пола».