Ни слова больше! - Карен М. Макманус

— Вы очень помогли, спасибо, — вставляю я, когда он на секунду замолкает, чтобы перевести дух. — Мистер Ларкин в самом деле был прекрасным учителем. Я также хотела бы спросить вас о его хобби. Мы почти ничего не знали о жизни учителя вне школы.

— Честно говоря, затрудняюсь ответить, — задумывается Пол. — Он о себе как-то не рассказывал. В школу Уилл всегда ездил на велосипеде — был заядлым велосипедистом.

Сжимаю переносицу. «Заядлый велосипедист». Потрясающе. Прямо вижу, как Рамон д’Артуро засыпает в своем кресле.

— Скажите, а о семье он когда-нибудь упоминал?

— Не припомню, — говорит Пол. Я уже теряю всякую надежду, как вдруг он добавляет: — Хотя постойте, было однажды.

— Правда? — выпрямляюсь я. — Когда?

Наблюдающая за мной Элли вся подбирается. Садится ближе и слушает.

Пол усмехается:

— На вечеринке сотрудников. Знаете, когда все обычно немного подвыпьют и расслабятся. Я спросил, чем его так привлекает… — Он взял паузу. — Ничего не имею против Сент-Амброуза или Стерджиса, но место, как тебе сказать, не совсем…

— Полнейшая дыра, — помогаю, стараясь не выдать своего нетерпения. — Можете не деликатничать — мы все это знаем.

— Нет, что ты, — возражает Пол и опять усмехается. — Просто назначение в частную школу Элиота считается большой удачей, и я был удивлен, что Уилл решил отказаться от такой престижной работы. Поэтому я спросил, чем его привлекает Сент-Амброуз.

— А он что?

— Ну, поначалу отделывался общими словами о прогрессивном образовании, учениках из разных социальных слоев и тому подобном. А потом нам подлили еще — пожалуйста, никому ни слова, не хочу, чтобы учителей считали пьяницами. Так вот, допив свой бокал, Уилл наклонился ко мне и говорит: «Сказать по секрету, Пол, почему я перевожусь в Сент-Амброуз?»

— Так у него был секрет? — почти неслышно шепчу я, а Элли засовывает в рот кулак.

— Да, он сказал: «У меня в той школе брат».

Выхожу утром на обычную пробежку. Затем принимаю душ, завтракаю, чищу зубы и одеваюсь — все на автопилоте. Рубашка застегнута, галстук повязан, темно-синий блейзер довершает ансамбль. Единственное отличие от заведенного распорядка в том, что я наполняю фляжку отцовским виски и, выйдя из дома, сворачиваю в противоположную от Сент-Амброуза сторону.

О школе даже думать противно. На ходу звоню в секретариат, прикидываюсь отцом и говорю, что болен. После того, что случилось с мистером Соломоном, это никого не удивит. Мой телефон забит сообщениями от людей, с которыми я не желаю общаться.

Бринн, например. Особенно Бринн.

С ней покончено раз и навсегда. Как только наглости хватило назвать меня вруном? Да таких врунов, как она, еще поискать! Шпионила за всеми в школе для своего «Мотива»! Надеюсь, она за это сегодня поплатится — даже жаль, что не смогу насладиться зрелищем.

Хотя не настолько, чтобы ради этого переться в школу.

Сам не знаю, куда бреду. Прошел меньше мили, а половина фляжки уже пуста. «Притормози», — командую себе, споткнувшись о выбоину. Никому нет дела, что этот помоечный город разваливается на глазах. Сворачиваю с дороги и утыкаюсь в каменную арку кладбища. Может, я как раз сюда и шел? Место, где скоро захоронят мистера Соломона и где покоится мистер Ларкин, хотя он и нездешний.

Странно, что его похоронили в нашем городе.

Я примерно помню, где могила. Плутаю немного, потому что захожу сюда нечасто. Пару раз в году, не больше. Цветов никогда не приношу, просто стою и читаю надпись на надгробии. Вот как сейчас. «К чужим волнам, безвестным берегам». На похоронах мисс Келсо сказала нам, что это строки из Шекспира. Должно быть, сама их и выбрала.

На прощание я всегда говорю: «Мне очень жаль». Только обычно я не приношу с собой фляжку с виски. С другой стороны, я никогда не приходил сюда после того, как увидел мертвеца, так что на этот раз простительно.

— Мне кажется, я проклят, — слышу собственный голос. Что-то новенькое.

Налетевший порыв ветра сбивает волосы на глаза. Я не взял куртку — лень было надевать — и, по идее, должен замерзнуть. Однако холода я не чувствую, просто пребываю в каком-то ступоре.

— Не знаю точно, с каких пор, — рассказываю я могиле мистера Ларкина. — Может, после вас, может, после ухода Лизы-Мари. Или еще раньше, когда двое, которым вообще не следовало сходиться, решили завести нежеланного ребенка.

Тяжело опускаюсь на землю — она холодная и твердая, вся в бугорках замерзшей грязи. Ставлю фляжку рядом, она тут же опрокидывается. Хорошо, ума хватило крышку завинтить.

— Вообще-то, я несправедлив, — продолжаю я. — Папа меня хотел, просто не знал, что со мной делать, когда я появился.

Отец, наверное, никогда так не радовался тому, что наши графики не пересекаются, как в эти выходные. Он проспал эпопею с больницей и полицией и очень потом извинялся, хотя явно об этом не жалеет. Как, впрочем, и я.

«Тебе лучше? — спросил он утром в субботу, когда мы наконец встретились лицом к лицу. — Я могу чем-то помочь? С кем-то поговорить или…»

«Все нормально», — заверил я.

Полная ерунда, конечно, но отец с облегчением кивнул.

«Уверен, что Регина справилась лучше меня», — сказал он.

Это уж точно. Даже страшно подумать, что я без нее буду делать. А ведь рано или поздно придется рассчитывать только на себя.

— Сплошная мелодрама, — говорю надгробию мистера Ларкина и чувствую, что мысль надо пояснить. — Не у вас, у меня. У вас никакой мелодрамы нет, одна…

Смерть. Тишина. Вечность.

Неуверенно поднимаюсь, сжимая фляжку в одной руке. Меня мутит, пора отсюда убираться. Только куда? Кругом серые дома и голые деревья. Внезапно глаз выхватывает яркое пятно — знакомый голубой дом. Я столько раз проезжал мимо на велосипеде, когда Лиза-Мари бывала в городе, думал, она меня заметит и пригласит войти. Дом Валери, где, как всегда, остановилась мать.

Надо отдать ей должное: она честно призналась, что намерена участвовать в телешоу об убитом учителе, не то что некоторые.

И вообще, почему бы ее не навестить? Подобная мысль могла прийти только на сильно нетрезвую голову. О чем я должен догадаться еще и потому, что не могу найти дверной звонок. Вместо этого я просто поворачиваю ручку и вхожу.

Я мало знаю о Валери, кроме того, что они с матерью когда-то вместе учились, что она бездетная, разведена и работает в парикмахерской «У Мо». Со мной всегда приветлива, называет меня «милый», возможно, оттого, что не помнит имени. Все лучше, чем «Трей».

У нее двухэтажный дом, как наш, только куда уютнее. На стенах картины, везде раскиданы пестрые подушки, и ковер явно не из прошлого века. И еще в доме тихо, слышен только душ.