Остров забвения - Барбара Вуд

— Вот, опять на свободе, — сказал старик, сделав первый глоток виски за пять лет. — Ты был прав, Майкл. Еще тогда понял, что Вегас меняется. Знал, что скоро федералы очистят город. Спилотро и остальные не знали, что их дни сочтены. А ты знал. — Он протянул стакан за добавкой.

Бармен налил ему щедрую порцию.

— Дочь у тебя красавица, Майкл. Настоящая принцесса. — Он посмотрел на столы, ломившиеся от равиоли, спагетти и пармской ветчины. — Целую вечность не пробовал итальянской кухни.

Фоллон сочувственно кивнул. Что за жизнь без лазаньи и кьянти? Но он думал, что Гамбони умер. Требовалось срочно что-то придумать.

— Как дела, Джино? Тебе есть где остановиться? Ты наверняка без гроша в кармане.

— С делами хреново, Майкл. Хуже некуда. Мир больше не нуждается в таких парнях, как мы с тобой.

Фоллон молча полез в карман, вынул платиновое портмоне, битком набитое стодолларовыми купюрами, отсчитал десять штук и сунул их в руку старого товарища.

— Тебе нужна работа, — сказал он. — Придешь завтра. Мои друзья в этом городе просить милостыню не будут.

Гамбони пустил слезу.

— Давно прошли те деньки, когда мы с тобой гнали сюда травку из Мексики, правда, Майкл?

Фоллон улыбнулся.

— Конечно, Джино. Это было сто лет назад. Гамбони залпом выпил содержимое стакана.

— А помнишь наши фокусы с новорожденными? Знаешь, что я однажды выкинул в шестьдесят восьмом? Приехал во Фресно с одним малышом и сказал счастливой паре, что цена поднялась вдвое. Сказал, что я тут ни при чем; мол, мне велели получить двадцать тысяч баксов. Они ужасно хотели ребенка. Я говорю: если у вас нет денег, то увожу его назад. И знаешь что? Они принесли еще десять «штук», я взял их, а этот ублюдок Бейкерсфелт так ничего и не узнал. Легкие были денежки… — с завистью добавил он.

— Эй, Джино, — сказал Майкл, похлопав его по спине. — Не налегай на виски, ладно? В конце концов, сегодня праздник в честь моей дочери. Послушай, я не сноб, сам знаешь. Но одет ты не для такого случая. Только не обижайся, ладно? Сам понимаешь.

— Да, Майкл, конечно.

— Послушай, я попрошу одного из своих парней отвезти тебя в «Атлантис» и поселить в «люксе». Можешь заказать в номер что хочешь. А потом спуститься в казино и сыграть… Ты что-то сказал?

Гамбони зарыдал в голос.

— Майкл, ты замечательный парень. Сама доброта!

* * *

Гамбони спал мертвым сном, но вдруг что-то заставило его проснуться. Вокруг было темно. Лишь через минуту он вспомнил, что находится не в тюремной камере, а в одном из роскошных номеров «Атлантиса».

— Что? — глухо пробормотал он. А потом зажегся свет.

Над ним стоял Майкл Фоллон.

— Слушай, ты, кусок дерьма! — сказал он, вытаскивая Джино из кровати. — Я взял тебя в дом и дал денег не для того, чтобы ты распускал язык. Что было, то сплыло, Гамбони. Теперь я не имею к этому никакого отношения. Не смей больше упоминать о прошлом. Ни при мне, ни — упаси Бог — при моей дочери. Ты понял?

Майкл подтащил хлопавшего глазами Гамбони к тележке с остатками сытного обеда. Не успел Джино опомниться, как Майкл прижал его руку к столу и вонзил в нее столовый нож. Гамбони взвыл.

— Ты понял меня, capisce[7]? Ни слова о прошлом. Тот, кто распускает язык, теряет не только руку. В следующий раз останешься без яиц. Тебе ясно?

Гамбони кивнул. Его губы плотно сжались, глаза зажмурились от боли, по побелевшему лицу катились слезы. Из руки, пригвожденной к столу, ручьями текла кровь.

Майкл кивнул двум охранникам, стоявшим у дверей.

— Отвезете его в больницу. Позаботьтесь, чтобы он не отдал концы до тех пор, пока не сообщит о случившемся своим старым корешам, которые еще не успели подохнуть.

«Линде, сделавшей меня новым человеком. Эд».

После разговора с ювелиром Сисси долго сидела молча, бессмысленно глядя на яркие цвета коттеджа «Райская птица» и отчаянно пытаясь убедить себя, что это ошибка.

Но в конце концов пришлось признать невыносимую правду: у Эда был роман с ее лучшей подругой.

Она набрала номер Линды, а когда снова услышала автоответчик, позвонила ей на пейджер, что делала редко, поскольку Линда была агентом по торговле недвижимостью и часто вела переговоры с клиентами. Сисси застала Линду в машине, услышала ее веселый голос и взорвалась. Она поклялась держать себя в руках, как подобает взрослому человеку, но не выдержала.

Линда остановила машину на обочине шоссе, дождалась конца гневной тирады, а потом сказала:

— Радость моя, может, я и самая большая сука в Иллинойсе, Висконсине и их окрестностях, но я никогда не смогла бы переспать с мужем своей лучшей подруги.

Сисси начала плакать. Если Эд действительно завел интрижку на стороне, она утешилась бы тем, что, по крайней мере, знает, кто эта женщина.

— Извини, что я так подумала, — сказала она, прижимая салфетку к глазам. — Когда тебя бросают, это так больно…

Она могла не продолжать. Линда знала, как глубоко укоренился в Сисси страх, что ее бросят. Это началось в день, когда Сисси узнала правду о своем происхождении.

— От меня отказалась родная мать! — причитала Сисси. — Какая мать может бросить своего ребенка? — Но это объясняло, почему приемная мать — женщина, которую Сисси много лет считала родной — воспитывала ее с таким холодным безразличием. Быть отвергнутой двумя матерями вполне достаточно, чтобы впасть в отчаяние, но думать, что ее муж… И тут она кое-что вспомнила.

— Линда… Вчера по телефону ты говорила как-то странно. Как будто что-то от меня скрывала.

В трубке слышался шум машин. Преодолевая его, Линда ответила:

— Ты права. В прошлом году ты говорила, что Эд в Сиэтле, а я видела его в Чикаго. Он сидел в ресторане с привлекательной блондинкой. Она не была похожа на оптового покупателя запчастей для станков.

— Почему ты мне ничего не сказала?

— Иногда лучше быть слепым и глухим. Ну, сбегал мужик налево… Подумаешь, какая беда. Зачем же из-за этого рушить семью?

Положив трубку, Сисси дала волю гневу. Она ругала Эда последними словами и била все, что попалось под руку. В результате пострадало несколько ни в чем не повинных ваз. Шум встревожил людей из соседнего коттеджа. Они прибежали и начали стучать в дверь, пока Сисси не открыла.

При виде соседей она моментально очнулась. На женщине была черно-белая форма французской горничной, обнажавшая грудь, на мужчине — рейтузы и сапоги, а в руках он держал хлыст. Они пришли проверить, все ли в порядке. Когда Сисси пришла в себя, вытерла глаза и сказала, что получила плохие вести из дома, они тут же успокоились и пригласили ее на ленч.