Фармацевт - Родриго Кортес

Стояла полная тишина, лишь ветер чуть слышно шептал в мёрзлых кустиках толокнянки да слышалось где-то далеко в ночи тоскливое тявканье лисицы.

Прямо перед Ричардом появились соткавшиеся из ночного мрака очертания Стэнфорд-холла. Лишь в одном окошке первого этажа мерцал слабый огонёк. Дик замедлил шаги, глубоко вздохнул. Чистый морозный воздух свободно вливался в лёгкие, прояснял голову, отгонял тягостные мысли и наваждения.

«Какое ещё НЕЧТО? – укоризненно обратился к себе Дик. – Что за чепуха мне примерещилась? Неужели после сегодняшнего разговора с Лайонеллом мне больше не о чем подумать? Стыдитесь, сэр Ричард Стэнфорд! Вам не пять лет, чтобы бояться страшного буку. Впрочем, я ведь и в пять лет никакой доморощенной чертовщины не боялся».

Он вошёл в заснеженный сад, неспешно двинулся к дому по своей любимой аллейке. Всё замерло вокруг, воздух застыл в неподвижности, ни ветерка! Деревья словно бы безжизненно оцепенели. Но Ричард знал: даже сейчас, декабрьской ночью, сад живёт своей особой жизнью, деревья видят сны, хоть и веточкой не шевельнут в своей зачарованной дремоте.

«Итак, – продолжал Ричард мысленную беседу с самим собой, – Лайонелл желает получить отчёт. Всё верно. Я ожидал чего-то подобного. Он получит отчёт. Только вот к тому времени ему будет совершенно безразлично, что я там напишу. Он одобрит всё. После… воздействия. Которого не избежать! Видит Бог, я не желал бы поступать так с мистером Генри. С другой стороны, я не причиню ему ровным счётом никакого зла. Просто мне нужно слегка подкорректировать его отношение ко мне. Но не уподоблюсь ли я в таком случае недоброй памяти Ральфу Платтеру? Он ведь тоже желал подкорректировать отношение моей матери к собственной персоне. И чем это кончилось? Нет, не уподоблюсь! Ральф использовал «химический ключик» для самых низменных целей, теперь-то мне это абсолютно ясно. Он хотел поработить другого человека. Кстати, делая это на редкость топорно. А я? Я, напротив, хочу свободы для себя, всего лишь! Что дурного в таком намерении? Я проделаю это очень тонко, я куда лучше Ральфа знаю, что и как нужно использовать. Я не задену ни одной другой, лишней струнки в душе мистера Лайонелла. У меня есть ДАР! И я знаю, от КОГО он получен. Правда, на первый взгляд есть возражение морального порядка. Как же! Знаменитый категорический императив Канта. Хоть далеко не этот чудаковатый немец первым сказал: «Не делай другому так, как не хочешь, чтобы делали тебе». Бесспорно, я бы не хотел, чтобы кто-то воздействовал сходным образом на меня. Но этот знаменитый моральный аргумент представляется мне слабым и малодушным. Он хорош для лентяев и трусов. Для тех же, кто хочет сделать мир и людей хоть немного лучше, такая мораль неприемлема. И разве я не переступил через неё самым страшным образом четыре дня тому назад, стирая с лица земли Питера? Что, раскаиваюсь? Да ничего подобного! Господь не может одобрять слюнтяев! Он требует от своих избранников решительности. Даже жестокости, если это необходимо для достижения высоких целей».

Что и говорить, кем-кем, но уж кантианцем Ричард Стэнфорд никак не был, хоть внимательнейшим образом прочёл основные труды Канта и даже считал его превосходным естественником. Но вот что касается моральной стороны учения «чудаковатого немца»…

Кантианская этика, если отвлечься от философской терминологии, сводится к весьма простой основе: будь добрым сам и надейся на доброту других. Радуйся небу, солнцу, хорошей погоде и ненастью, радуйся всему, что посылает тебе Господь. Потому что Бог старика Иммануила тоже добр! А то, что мы по недомыслию считаем злом, есть лишь плод нашей ограниченности, то самое райское яблочко, отравленное к тому же совершенно необоснованной гордыней. Не стоит считать себя ровней Господу, он постарше нас, ему виднее. Как философ и этик Кант вырос из гениальных прозрений Франциска Ассизского и пантеизма Баруха Спинозы. Ни в коем случае нельзя считать Георга Вильгельма Фридриха Гегеля учеником и наследником кёнигсбергского затворника. Гегель – сам по себе. Если он и учился у кого, так у великого мыслителя раннего христианства, но крайне неприятного человека, блаженного Августина Аврелия из Иппоны. Да у ещё более великого – если категорию величия можно ранжировать – Фомы Аквинского, отца средневековой церковной схоластики. Вот их Бог суров, он ближе к ветхозаветному Иегове…

Такой, именно такой Всевышний был близок и понятен Ричарду Стэнфорду!

«Ради высоких целей? – переспросил чей-то тихий вкрадчивый голос, словно бы раздавшийся у него прямо в мозгу. – Вот как… Высокие цели и благие намерения. А что до средств достижения всего этого благолепия, то уж как придётся, да? Но не вспомнишь ли, крошка Дикки, в какое место ведёт дорога, вымощенная благими намерениями?»

Ричард раздражённо потряс головой. Что это творится с ним сегодня?! Непонятные страхи, невесть откуда берущиеся голоса, вещающие явную чушь… Что за эмоциональный раздрай? Нервы подводят, усталость и тяжесть переживаний начали сказываться? Так не может он себе позволить такой роскоши!

– Я уверен в своей правоте. Я знаю путь. И нет той силы, которая остановила бы меня! – громко и высокомерно произнёс он вслух, неизвестно к кому обращаясь.

Ответом Ричарду Стэнфорду стала глухая недобрая тишина.

Утром следующего дня Дик разыскал Джона Киттинга. Получив от молодого хозяина желанную отставку, камердинер заканчивал свои последние дела в Стэнфорд-холле.

– Здравствуйте, Джон, я хотел бы поговорить с вами.

– Здравствуйте, сэр. Я к вашим услугам.

– Джон, я хочу обратиться к вам с просьбой.

– Сэр?

– Измените своё решение, останьтесь у меня на службе. Подождите с возражениями! Дело в том, что я тоже не собираюсь задерживаться в Стэнфорд-холле надолго. Если хотите, я прислушался к вашему совету. В ближайший год я собираюсь переехать в Лондон.

– А что будет со Стэнфорд-холлом, сэр? Вы хотите продать родовое поместье графов Стэнфордов?

– Это было бы самое лучшее, – задумчиво ответил Ричард. – Боюсь только, что за последнее время Стэнфорд-холл приобрёл настолько мрачную славу, что покупателя нелегко будет найти. Мало охотников на дома с привидениями! Нет, я скорее всего заложу поместье. И здесь мне тоже потребуетесь вы, я ведь знаю, отец доверял вам, вы неплохо разбираетесь в финансовых и хозяйственных вопросах.

– Но, сэр… – Джон Киттинг смущённо пожал плечами. – Мой статус…

– Он повысится. Вы станете моим личным секретарём с широкими полномочиями. Соответственно повысится ваше жалованье. Вдвое.

– Каковы будут мои обязанности?

Джон Киттинг уже почти согласился. Точнее, он просто не мог сопротивляться спокойному уверенному напору молодого Стэнфорда. Ощущался в Ричарде магнетизм сильной, неординарной личности, который заставлял с уважением относиться к этому юноше людей куда более почтенного возраста. Кстати, к мистеру Генри Лайонеллу это наблюдение – уважительное отношение к Дику, восприятие его как равного – тоже в полной мере приложимо.

– Я буду часто появляться в столице, хоть в основном проведу этот год здесь, в Стэнфорд-холле – Ричард был доволен. Раз пошло обсуждение конкретных вопросов, значит, принципиальное согласие получено. – Вы подберёте и снимете в Лондоне приличные и недорогие меблированные комнаты. Скажем, на Флит-стрит или Риджент-стрит. Или даже в Олбени. Рассчитывайте на четырёх человек. Я и трое слуг. Ведь ваши сыновья со своими семьями давно живут отдельно от вас, в Фламборо-Хед, я не ошибся?