Докладывать мне лично! Тревожные весна и лето 1993 года - Андрей Орлов

«И ваг теперь — эта липовые удостоверения и спецталоны! Орлов намекает еще, что вся эта афера прошла не без ведома Василия Степановича, — лихорадочно думал Филатов. — А это означает, что сейчас самый благоприятный момент для смены руководства шавка. Борис Николаевич, скорее всего, тоже не захочет огласки скандала, который сегодня только может быть на руку его противникам. Да и пора покончить с самостийностью хозяйственников! Находятся в составе администрации, а живут как отдельное государство! Если я — руководитель, то дайте мне право самому принимать решения по всем основным вопросам. И здесь не может быть исключения. Даже у коммунистов ХОЗУ[53]было в распоряжении управделами ЦК КПСС!»

Филатов встал из-за стола, подошел к окну, постоял, смотря на серое небо, затем снова вернулся к столу. Там его ждали неотложные дела — десятки писем и докладных записок с прикрепленными к ним «уголками» — маленькими бумажками для резолюций с подписью «С. Филатов». Рано утром он быстро просмотрел их, определяя главные, но ни одной резолюции еще не написал. Впрочем, но некоторым из них помощники уже сформулировали текст, и Сергею Александровичу надо было только поставить свою подпись.

Докладная записка о рассмотрении в Конституционном Суде дела о соответствии действий Президента Конституции, текст заявления «Гражданского союза» с резкой критикой Ельцина, аналитическая справка о формировании структур КПРФ, — вес эти документы несли в себе для Филатова заряд отрицательной энергии, и он с тоскливым чувством неотвратимости ознакомления с ними все оттягивал и оттягивал время, когда ему придется сесть за стол и вникать в суть проблем, излагать свое мнение по ним и, самое плавное, — предлагать Президенту принять то или иное решение.

На столе в папке его ждала пачка неподписанных указов, которые он должен был завизировать. Там был проект указа о защите средств массовой информации, на основе которого уже сегодня можно было закрыть программу Невзорова «600 секунд», доводившую Ельцина до состояния бешенства, проект указа о назначении

на 25 апреля референдума о доверии Президенту и бог знает сколько еще подобных распорядительных актов, которые несли в себе взрывную силу, способную вмиг всколыхнуть сотни тысяч людей, вывести их на улицы, подтолкнуть к стихийной агрессии, превратить любую мирную демонстрацию в беснующуюся толпу.

Он окинул взглядом комнату — изящный книжный шкаф с инкрустацией по дереву, за стеклами которого угадывались богатые корешки «Энциклопедии Брокгауза и Ефрона», собраний сочинений писателей, каких-то альбомов; великолепный кожаный диван с витыми деревянными боковинами; ряд стульев вдоль стены с красивой обивкой из парчовой ткани; ажурная вертящаяся этажерка с книгами — реликт прошлого века. Взгляд Филатова плавно скользил, ни на чем не задерживаясь, пока не натолкнулся на портрет Президента, стоящий в аккуратной рамке на углу письменного стола. Борис Николаевич смотрел куда-то в сторону серьезным взглядом, будто пытался разглядеть, что ждет его самого и всю страну в недалеком будущем, в которое он вел се без тени сомнения в правильности выбранного пути и сожаления о прошлом.

Филатову не нравилась эта фотография. На ней Президент был холодным и безжалостным, готовым, казалось, переступить через любого, кто окажется на его пути. Ельцин на ней был совсем не таким, каким его уже знал Сергей Александрович — то сдержанным и открытым, даже простодушным, то очень импульсивным и целеустремленным, расчетливым и хитрым. Конечно, Филатов видел разного Ельцина, решительного и энергичного, азартного и бесшабашного, готового броситься в атаку на «партократов», взобраться на танк или баррикаду, под рев толпы поднимать руку, зажатую в кулак в знак солидарности или тыкать пальцем, пренебрегая всеми элементарными законами вежливости и этикета. Но жестоким и циничным он его не видел никогда.

Фотографию эту ему передал начальник охраны главы государства и сообщил, что она очень понравилась Борису Николаевичу. После этого Сергей Александрович посчитал вполне уместным поместить ее у себя на столе, тем более, что больше нигде и ни у кого он подобного снимка Президента не видел.

Вообще Филатову нравились другие фотографии, например, та, где они вместе с Борисом Николаевичем в президиуме съезда — Ельцин, задумчивый и озабоченный, сидит и смотрит в зал, а Филатов, стоя, склонился к нему и что-то говорит, устремив взгляд на делегатов, похоже, наставляет будущего Президента, как надо ему действовать и что предпринимать. Или другая фотография, где они с Ельциным сидят в одном из залов французского парламента на фоне белоснежных стен с позолоченным орнаментом, оба усталые от тяжелой дипломатической миссии, которую успешно выполнили во время визита во Францию в прошлом году.

Филатов еще раз посмотрел на снимок Президента у себя на столе. То ли нервы с утра уже натянулись до предела, то ли свет, играя бликами, как-то пе так падал на блестящую поверхность стекла, но Сергею Александровичу вдруг почудилось, что Ельцин медленно, как бы нехотя, поворачивает голову в его сторону. Еще немного, еще совсем маленький поворот головы и он бы наткнулся глазами на Филатова! Руководитель Администрации Президента даже слегка отклонился в сторону, чтобы не попасть в поле зрения своего патрона — так явственно ему почудилось «оживление» фотографического образа. Казалось, еще немного и он услышит недовольный голос шефа: «Что же это вы, Сергей Александрович! Допустили в администрации такой бардак! Фашисты, понимаешь, у вас здесь чувствуют себя, как в родном доме! Я вас назначил на такую должность, а вы… не справляетесь со своей работой! Правильно говорил мне Хасбулатов. Подвели вы меня!»

Филатов закрыл, затем снова открыл глаза, чтобы стряхнуть с себя страшное наваждение, немного посидел в раздумье и решительно снял трубку аппарата прямой связи с Президентом.

* * *

Через некоторое время Указом Президента Российской Федерации начальник хозяйственного главка Администрации Президента был уволен со своего поста. Преемником его на этой должности стал заместитель Василия Степановича, недавно приехавший в Москву из Якутии, Павел Павлович Бородин.

Москва. Старая площадь. Администрация Президента.

6-й подъезд, седьмой этаж, кабинет 705

— Андрей Нетрович, что ж ты ничего пе расскажешь? Вчера тебя почему-то не было. Дим Димыч спрашивал… А я не знаю, где ты… Сегодня тоже… Что, у Филатова был?

Петр Васильевич обиженно посмотрел на своего подчиненного. По его укоризненному взгляду можно было прочесть: «Все-таки я — начальник отдела, а ты — мой заместитель. Ну да, первый заместитель. Но это не важно. Целыми днями ты ходишь где-то! Не докладываешь ничего. Так не годится!»

Орлов, не ожидавший услышать упреки со стороны своего нового начальника сразу, как только вошел в кабинет, даже немного растерялся. Безусловно, он понимал, что Романенко должен быть в курсе любого вопроса. Но особенность положения Орлова в администрации заключалась в том, что, кроме официальной работы, к которой он, впрочем, практически еще не приступил, ему, как сотруднику службы безопасности, надлежало решать массу специальных вопросов, рассказывав о сути которых он не имел нрава. Более того, весь смысл его нахождения здесь состоял как раз в том, чтобы он, пользуясь своим официальным статусом, мог решать чисто оперативные вопросы. Докладывать о них Нетру Васильевичу, до недавних пор полковнику КГБ, но все-таки бывшему сотруднику, уволенному со службы на пенсию, он тоже не имел права.