Я никогда не обещала тебе сад из роз - Джоанн Гринберг

— Ну что? — спросила Дебора.

— Ну что? — ответила Фуриайя.

Дебору захлестнул гнев.

— Понятно, что мы здесь вынуждены играть по определенным правилам и что есть игра, где жертва должна только подчиняться. Но эта игра мне известна, как известен и ее финал. К чему обрекать меня не просто на смерть, но еще и на слабоумие? Ладно! Пусть у меня дурная голова. Но обман и последнее превращение уже рядом, так что делайте бросок — не стоит больше тянуть!

— Что мы имеем? — Фуриайя, старательно храня невозмутимость, слегка покачала головой. — Ты рассказываешь мне про японского солдата, про то, как стала исключительной, особенной. Я всеми возможными способами подтверждаю, что ты, извлекая на свет столь сокровенные тайны, ни на минуту не рискуешь потерять мое доверие. А на другой день ты приходишь сюда и заявляешь, что наше с тобой общее дело — это великий обман и предательство.

— Они прознали, что я готова, — сказала Дебора. — Когда я нашла в себе силы позвать на помощь, они разглядели мое доверие и спрятали за пазухой камень, чтобы разбить цветочный горшок.

— Почему-то у тебя в уме смешались больница из прошлого и больница нынешняя. Я ни за что не предам твоего доверия.

— Неужели в вас нет ни капли жалости? — вскричала Дебора. — Все так боятся закапать кровью пол в гостиной. Только и слышу: «Не могу видеть страдание»; а потом: «Ступай-ка ты умирать в другое место!» Начало уже положено, а вы опять твердите про какое-то доверие: вроде как все «мило-мило»!

— Сейчас, глядя на тебя, когда ты далеко не в лучшей форме, я вряд ли скажу «мило-мило». Что случилось между нашей вчерашней беседой и сегодняшней? Если ты говоришь, что уже положено начало Последнему Предательству, то сделай одолжение, растолкуй мне… растолкуй нам обеим, откуда это видно.

Медленно, но верно доктор Фрид вызывала Дебору на откровенность. Столь же медленно, шаг за шагом, Дебора признавалась, почему сама просила о холодном обертывании.

— Над этим даже можно посмеяться, — с горечью выговорила она. — Примерно так ведут себя здравомыслящие люди при виде гремучника. Начинают звать на помощь, убегают, запирают двери, забиваются под кровать, а позже, когда змея уже поймана, грохаются в обморок. Я уже приготовилась к неминуемому нападению, но забыла, что стою на их земле, которую им ничего не стоит выбить у меня из-под ног.

Рассказывая, как она не могла допроситься помощи, как сносила издевки и хохот Ира, Дебора переполнялась неподдельной гордостью за свои почти разухабистые ответы на вопросы Фуриайи.

— Ты уверена, что это продолжалось так долго?

— Совершенно уверена.

— Значит, ты действительно звала на помощь…

— Вы ведь сами никогда не были на психиатрическом лечении, правда?

На лице Фуриайи не промелькнуло ни тени улыбки; Деборе еще не доводилось видеть своего лечащего врача в такой мрачности.

— Да, верно… Прости, но я могу только гадать, что здесь кроется. Но это не значит, что я не способна тебе помочь. Впрочем, перед тобой тоже будет стоять важная задача: объяснять мне все досконально и проявлять немного терпения, если я вдруг окажусь непонятливой.

Она продолжала, и на ее лице вновь отразилось недоумение.

— Впрочем, сдается мне, что в свете твоих неприятностей ты чересчур довольна собой. По-моему, ты слишком легко отступаешься, поэтому разреши напомнить еще раз: я тебя не предам.

Тут Дебора вспылила.

— Докажите! — вскричала она, припоминая, с какой милой улыбкой учителя, врачи, вожатые в лагере и родственники годами прибегали к обману и только делали ей хуже.

— Доказательство непростое, зато надежное, — ответила Фуриайя. — Время.

Запеленутая точь-в-точь как мисс Корал в день поступления, такая же злоязыкая и непокорная, в клетку попалась новая тигрица; все отделение, как и в прошлый раз, будто наэлектризовали. Такое поведение вновь прибывших всегда отражало их душевный разлад, грозило буйными выходками, а ко всему прочему, ветром перемен будоражило тех, для кого перемены были подобны смерти. Обычно поступление новеньких оставалось практически незамеченным: «четверка» принимала и отпускала многих, но драчуньи сеяли среди больных особую панику. Сейчас Ли Миллер, гордо возглавлявшая старую гвардию отделения, с насмешливой снисходительностью наблюдала за происходящим, пока с ней не поравнялась физиономия плывущей по коридору тигрицы. Вглядевшись в ее черты сквозь рой персонала, Ли Миллер отвернулась, ушла в спальню и легла на койку.

Потом, когда Дебора подошла к ней спросить, кого к ним привезли (зная, что молва заранее доносит некоторым больным, кого следует ожидать: полное имя, возраст, род занятий, вероисповедание, семейный статус, предыдущие госпитализации, шоковая терапия — типы, количество курсов, прочие виды терапии, примечания), Ли фыркнула: «Нашла у кого спрашивать» — и до макушки натянула одеяло.

Деборе ничего не оставалось, как обратиться к санитарке.

— Повторная больная, — небрежно сообщила та. — Ничего особенного про нее не сказано. Зовут Дорис Ривера.

С тошнотворным чувством Дебора привалилась к стене; санитарка прошагала мимо. На Дебору нахлынул страх, смешанный с гневом, страх, смешанный со злорадством, страх, смешанный с завистью. От избытка эмоций у нее перехватило дыхание. Великая Дорис Ривера — и та сломала хребет на дыбе жизни. Это что-нибудь да значило. Внезапно зависть слетела с ее уст раскатами горького хохота:

— Да пропади она пропадом, эта Ривера! Много о себе понимает — тоже мне, звезда на небосклоне! И вообще, кто она такая?!

— Наполеон! — выкрикнула Лина, схватила массивную пепельницу, куда стряхивала сигарету, и запустила в Дебору, но чудом промахнулась и угодила в стену.

Санитарка без особой настойчивости одернула:

— Ну-ка уймись, Лина.

Ближе к вечеру Дебора услышала, как на сестринском посту санитарка возмущается:

— Что за мразь эта Блау, черт бы ее подрал! Маменька с папенькой такие деньжищи в нее вбухивают, а она, гадина этакая, нарочно бузит.

Кто-то ей возразил, но больше для порядка. Медленно развернувшись, Дебора прошла мимо изоляторов и остановилась перед запертым боксом, куда поместили Дорис.

— Вот ты где, Самозванка! — через дверь бросила она узнице.

В самом деле, кем она себя возомнила, если замахнулась на такую попытку, бросая вызов остальным? И как посмела сломаться под жерновами этого мира!

Но тут на Дебору нахлынула долгая волна жалости, причем, как оказалось, жалости к себе тоже, а с ответной волной нахлынул страх, и вновь за себя тоже. Значит, возвращение неизбежно; возвращаются те, которые из упрямства отказываются признать губительность своего нганона, хотя уже разбиты наголову. Они тяжело поднимаются с больничного пола, будто с ринга, трясутся, как побитые чемпионом, а затем вновь и вновь, ковыляя, устремляются в мир, чтобы опять вернуться сюда, только не на всех парусах, а запеленутыми в парусину. Сколько же раз такое должно повториться, прежде чем все они перемрут?