Москва и Россия в эпоху Петра I - Михаил Вострышев

Тихий снова вернулся домой. Но ему было не до сна. Он был встревожен. Что значит этот таинственный зов?.. Сон прошел. Спиридон при слабом свете зажженной им сальной свечи углубился в чтение Евангелия. Прошло несколько минут, как вновь раздался нетерпеливый и властный голос:

– Что ты медлишь? Иди, пока не поздно!

Снова в ужасе вскочил с места Тихий и выбежал из клети.

– Пусть рассердится отец протопоп. Ударю в колокол. Чего глазеть на звезды!

Спиридон поднялся на колокольню и взялся за веревку. В эту минуту взгляд его упал вниз, и веревка выскользнула из его рук. От удивления и ужаса он на несколько мгновений словно обратился в камень.

Он увидел, что у паперти собора стоят тройки, и какие-то люди с фонарями и свечами входят и выходят из церкви. Некоторые отъехали к монастырскому крылу, где помещалась келья бывшей правительницы Софьи, ныне инокини Сусанны.

«Злые люди! Тати!» – мелькнуло в голове Спиридона. – «А может, мятежники за Софьей прибыли?»

Не помня себя, схватил он веревку большого колокола, изо всей силы потянул и отпустил ее. Мощный звук ухнул в тихом ночном воздухе. За ним другой, третий.

Никогда Спиридонов не звонил так. Обыкновенно его звон был плавный, торжественный, и его любили в монастыре. Теперь же удары беспорядочно следовали один за другим, тревожные, торопливые. Это был не величественный призыв на молитву, а бурный, отчаянный зов, глашатай бедствия, жуткий набат. Далеко, по всему безграничному Девичьему полю, за Москву-реку полетели тревожные призывы монастырского набата.

Замеченные Спиридоном у собора люди словно встрепенулись, заметались, бросились к тройкам. Изо всех сторожек выбегали сторожа; в окнах келий замигали огоньки.

Тройки и чужие люди были замечены. Раздались крики, свист, гиканье. Незнакомцы вскочили на свои тройки и в задние ворота вылетели на Москву-реку.

Весь монастырь пришел в волнение и ужас, тем более что мужчин в обители было немного. По отданному приказу заперли все ворота, и решено было никого до рассвета ни под каким видом не впускать.

Скорбное зрелище представилось глазам вошедших в собор. Двери были сломаны. Серебряные подсвечники и лампады валялись на разостланном на полу церковном парчовом покрове. С образов были сорваны драгоценные ризы и смятые, изломанные валялись тут же.

Но ночные тати не успели ничего увезти с собой. Еще несколько минут, и они увезли бы свою добычу. Уже наготове на паперти лежали узлы с церковными облачениями.

Почему? Кто поднял тревогу? Кто спас священные сокровища?

Эти вопросы были у всех на устах.

Скоро узнали о чудном видении пономаря Тихого.

Он с умилением рассказал и игуменье, и протопопу о дивном гласе, трижды воззвавшем к нему…

3

Молодой царь Петр Алексеевич пировал у князя Ромодановского в его новом доме, что на Пречистенке. Царь сердечно любил старого князя и не забывал, что благодаря ему был подавлен первый стрелецкий бунт. Был тут и Шеин, что с Преображенским и Семеновским полками близ Воскресенского монастыря на реке Истре разбил стрелецкие взбунтовавшиеся полки, шедшие на Москву. Был также ближайший друг и любимец царя, Алексашка Меншиков, и много еще молодых людей, представителей знатных родов, на которых молодой царь возлагал надежды, как на помощников в будущих трудах по преобразованиям государства.

Царь был весел. После последнего, кровавого усмирения стрелецкого бунта и уничтожения навсегда стрелецкого войска он думал, что сломил последний угрожающий оплот старой Руси. Царица Евдокия Федоровна, первая супруга царя, приверженная к старому порядку, была пострижена в Суздальский монастырь под именем Елены. Неукротимая сестра Софья тоже пострижена – в Новодевичьем монастыре.

Враги уничтожены. Путь расчищен, и молодой царь весь кипел и горел жаждой деятельности.

– Да, путь велик, – произнес Петр, – я уготовил его… Да шествует новая Русь по этому пути. Пусть не увижу я плодов, посеянных мною. Я подобен арабу, что посеял финиковую косточку. Он не дождется плодов при жизни, ибо косточка финика произрастает через сто лет. Но благословят поздние потомки труды его, отдыхая в зной полдневный под тенью пальмы и вкушая плоды его во время жажды и голода.

– Прав ты, государь, – промолвил захмелевший Ромодановский, – но много еще борьбы предстоит…

– Мы победим, Петр Алексеевич! – воскликнул Меншиков.

– Да, мы победим, – сверкая глазами, сказал Петр, – мы победим и раздавим гадов, что шипят на нас…

И вдруг в тишине ночи раздался тяжелый удар колокола.

– В Новодевичьем, – произнес Шереметев.

– Ах, мы, басурманы, – засмеялся царь, – ведь это благовестят к утрени.

Он перекрестился.

Но не успел он кончить крестного знамения, как послышался второй, третий удар – беспорядочные, нестройные, оглушающие…

Судорога прошла по лицу царя. Гости встали бледные, встревоженные…

– Это набат! – воскликнул отрезвившийся Ромодановский.

– В Новодевичьем… Царевна Софья… – проговорил Меншиков.

– Она, опять она! – громовым голосом закричал царь. Частые судороги забегали по его лицу. – Туда, в монастырь, скорей, – продолжал он. – Данилыч, зови караул, – обратился он к Меншикову. – Князь, скорей сани!

Меншиков и Ромодановский бросились вон. Через несколько минут вереница саней уже неслась через Москву-реку. С заряженными ружьями беглым шагом следовала за ними рота Преображенского полка.

Между тем, с большой колокольни Новодевичьего монастыря все лился и лился беспорядочный, гулкий набат и разносился по спящей Москве… То неустанно работал, побужденный таинственным гласом, пономарь Тихий.

4

Отчаянные призывы колокола смолкли. Испуганное население монастыря толпилось у оскверненного храма. Все были напуганы. И не зная, кто были ночные разбойники, и сколько их, и какая еще была их цель, кроме ограбления храма, все были охвачены ужасом при мысли о гневе страшного царя, когда он узнает, как небрежно охраняется обитель, где заключен его злейший враг – сестра.

И когда бешеные удары потрясли ворота, все сразу примолкли и сгрудились в тесную толпу.

Старый протопоп с крестом в руке неподвижно, как изваяние, стоял на паперти собора. Испуганные сторожа не смели подойти к воротам. Удары учащались. Слышались требования открыть ворота, сопровождавшиеся бранными словами. Вот наверху ворот показалась чья-то стройная фигура. Мгновение – и неизвестный, повиснув на руках, ловко и легко спрыгнул на монастырский двор.

Это был Меншиков. В ту минуту раздался его властный голос.

– Эй, вы! – кричал и ругался он. – Открывайте! Царь у ворот!

Для тихой обители приезд грозного царя был также страшен, как и неожиданное нападение. Но противиться не смели, и ворота широко распахнулись перед неожиданным гостем.