Бабочка на ладони - Катажина Грохоля

«Опель» какое-то мгновение еще продолжал движение, отброшенная ударом девушка спокойно лежала на асфальте, пока передние колеса, словно две колонны, не нависли над ней. Из машины выскочил пожилой господин и стал кричать, он вопил так громко, что даже голуби, спокойно прогуливавшиеся рядом, выгнули спины и полетели к воде, удивленные: как это — человек, а кричит по-птичьи.

Кшиштоф подбежал к девушке, ее голова лежала совсем рядом с летней мишленовской покрышкой, почти новой… Глаза красавицы были закрыты, она ждала его.

Он просунул руки ей под мышки и попытался приподнять, но она просачивалась у него сквозь пальцы, словно вода, и ему оставалось только крепко держать ускользающее тело, прижимать к себе, чтобы не исчезло. А над ним возвышался этот человек.

Кшиштоф разглядел его очень хорошо, это был тот, кто понапрасну драл глотку. Девушка слабела у Кшиштофа на руках, от нее исходило приятное влажное тепло, оно проникло в него да там и осталось.

Что без толку сидеть в машине? Надо идти домой. Надо поразмыслить.

Возможно, когда он припомнит все, будущее прояснится и он будет знать, что делать.

Кшиштоф вышел из машины, кивнул охраннику. Послезавтра — заседание правления… опять забыл купить кофе и молоко. Заглянуть в почтовый ящик, вчера из головы вон.

Он вошел в пустую квартиру и, даже не скинув ботинок, улегся на диван и закрыл глаза.

И вот перед ним все то же: желтая юбка обжимает ее колени, взлетает вверх золотистым шелком, опадает кровавой тряпкой, липкой, влажной, быстро краснеющей по мере того, как кровь вытекает из теряющего жизнь тела.

Мир вокруг обратился в желе, только покореженный металл «опеля» (двести лошадей под капотом) оставался твердым; казалось, машина приходила в себя с тихим рокотом не выключенного двигателя.

Водитель стоял у автомобиля с рукой на открытой дверце и вопил:

— Это не я, это не я!

Под его крик Кшиштоф прижимал ее к себе, голова девушки все больше откидывалась назад, изогнутая шея вытягивалась, он пытался не смотреть ей на ноги, чуть-чуть раздвинутые, и тем более на колени, неподвижные, словно щенки, заснувшие на ходу после обильного кормления… Рука его обняла ее за шею, и он уже ничего не видел, кроме влажных волос и закрытых глаз.

Мягкая, теплая и спокойная, она не таила в себе опасности, а в нем вершилось чудо преображения, и сердце его наполнялось надеждой.

Он приведет ее в чувство… а пока нагая близость, неизвестно откуда взявшаяся, помогала им, и чем крепче прижимал он ее к себе, тем ближе она ему была. Пусть это длится вечно: мягкие волосы, которых он касается лбом, мягкое тело, не сопротивляющееся его прикосновению, ноги, не опасающиеся его близости, лежащие спокойно, не провоцируя и не приглашая, как тому и следует быть.

Кшиштоф держал в объятиях свой будущий дом, утренний поцелуй спросонья, голос в телефонной трубке: «Когда придешь?..»

Словно странная отливка из эластичного, еще не затвердевшего каучука, она оказалась в полной гармонии с его телом, каждая впадинка соответствовала выпуклости, а бугорок — ямке. Ее грудь расположилась в углублении его локтя, он легонько укачивал любимую, как бы желая успокоить ее, сказать: сейчас, сейчас все закончится, не бойся.

Кшиштоф приблизил губы к ее уху, нежно отвел волосы, ухо было теплое и розовое.

— Не бойся, — тихо произнес он, — я с тобой и никогда тебя не оставлю, я нашел тебя и уже не потеряю, не бойся.

И тогда неожиданно появились эти люди в белом и оранжевом, они оттащили его в сторону и стали что-то ему кричать. А к ней они обращались спокойно, а потом и вовсе перестали спешить.

Из машины «скорой помощи» выкатили носилки.

— Мертва, — услышал он. Водитель серого «опеля» разрыдался.

— Боже мой, я не хо… не хо… я не… Я не хотел… нет… нет…

Кшиштоф изумленно глядел на бьющегося в истерике мужчину, удивляясь, что и тот чувствует себя виноватым.

* * *

— Это шок, — говорили врачи, — пройдет.

— В вашем сознании одно-единственное происшествие вместило в себя слишком многое. Вы хотите нести ответственность за все. Вы чувствуете себя виновником несчастного случая, но она погибла не из-за вас. Это разновидность… нет, не психического заболевания, а глубоко укоренившегося невроза. Если вы не сломаете эту схему…

— На многое мы не в силах повлиять, и вы не исключение…

— Придите в себя, ведь погибшая девушка не была близким вам человеком…

Ни одна из женщин, с которыми ему пришлось после этого столкнуться, не была создана для него.

Все они были чужие, надутые, глупые.

— Если вы не поменяете своего отношения к людям, вам грозит одиночество. Вы избегаете близости…

Ему перестали прописывать лекарства, он не был ненормальным, просто некоторое время ему ничего не хотелось, а потом прошло, ведь сделал же он карьеру, доказал всем, что и он на что-то годится. Прекрасные заработки, знание трех языков, ежегодные премии от фирмы…

Как все это объяснял Роман? (Все-таки хорошо, что он не стал психологом, а занялся живописью.) Напялив белый халат — как-никак психолог-практикант, — будущий друг Кшиштофа говорил: «Ты предпочитаешь выдуманную действительность реалиям повседневной жизни».

Вот уж неправда.

Кшиштоф давно взял себя в руки. Он человек успеха, он потерял иллюзии и ни о чем не мечтает.

Но никто не вправе запретить ему думать о ней.

К кому были обращены ее предсмертные слова? Может быть, к продавцу хот-догов? «Мне с горчицей, пожалуйста…»

* * *

— Дитя мое, девочка моя, да как ты могла?

Я знала, что так и будет, зря ей все рассказала. Но теперь у меня есть любовь Романа, есть на что опереться. Почему ты неспособна этого понять, мамочка?

— Ты же его совсем не знаешь. Как можно решиться на такой шаг через несколько часов после знакомства с мужчиной?..

— У нас вся жизнь впереди, чтобы узнать друг друга.

Уйти бы, но приходится сидеть и выслушивать… Ох, зря я рассказала.

— Да что ты знаешь о жизни! Мужчины бывают такие разные! Деточка!

Мать разглаживает смявшуюся на колене юбку. Заметила ведь, любит порядок. Не то что я — и внимания бы не обратила, если бы не ее движение. Матери неловко говорить со мной о таких вещах… но ссориться я с ней не хочу.

— Взвесь все как следует, прежде чем принять решение.

Не буду я ничего взвешивать, не желаю осторожничать, на этот раз я не боюсь, и она не в состоянии внушить мне трусливые мысли. Мама не знает, что такое любовь, а я знаю, и пропасть между нами углубляется с каждой секундой, и…

— Ты прожила с мужем девятнадцать лет и так его и не узнала, — говорю я и спохватываюсь: ведь это я про своего отца… Я не хотела, мамочка, прости, я исправлюсь, я совсем о другом, ты послушай, забудь, что я сказала… — С ним я чувствую себя в безопасности, он один такой. Он — мужчина, который мне нужен.