Над серым озером огни. Женевский квартет. Осень - Евгения Луговая

о чем они думают. Все кафе на набережной были заполнены: люди смеялись, пили вино, любили мир и друг друга. Вот бы и ей научиться жить так просто.

Завершая свое маленькое паломничество, она долго стояла около мощной струи фонтана, сегодня подсвеченной сиреневым. Для того, чтобы увидеть, где он кончается, приходилось высоко поднимать голову. Она слышала городскую легенду о том, что один любопытный турист решил подставить под него руку, чтобы проверить силу напора. Как и следовало ожидать, с того дня у него не было одной руки. Зато проверил собственную теорию.

Она смотрела на парочки, обнимающиеся на фоне темнеющего озера, на компании подростков, громко подпевающих современной музыке из колонок, и чувствовала себя слишком старой, но в то же время благодарной за все, что с ней происходило в этом городе. Это походило на преждевременное прощание, подведение итогов перед чем-то новым.

Ночью она, как Лермонтов, вышла одна на хорошо знакомую дорогу между парком и собственным домом. В кронах деревьев ухали мудрые совы. Пахло чем-то сладким, словно кто-то пек медово-грушевый пирог.

Она стояла на перепутье, глядя на дорогу, как на машину времени, способную творить чудеса. Ответ пришел к ней неожиданно, как бывает всегда, когда дальше ждать уже невозможно. Когда включаются какие-то тайные резервы, и гениальная мысль осеняет тебя, как яблоко, упавшее на голову Ньютону.

Она сказала себе, что, если первым придет автобус, идущий направо – в ее любимые поля колокольчиков и маков – она наконец решится сказать родителям, что не хочет жить по их правилам. Хоть раз в жизни найдет силы противостоять, отстоять свое право на любимое дело, даже если оно может оказаться не прибыльным, даже если учитель или филолог совсем не нужен их семье, даже если она прервет династию успешных адвокатов. Она уйдет с юридического факультета и воспарит как орел, вылечивший раненое крыло. Этот тяжелый груз спадет с ее инфантильных плеч, и все изменится. В лучшую или худшую сторону – она не знала. Будоражил сам процесс познания, поиск мифической истины, которую, очень может быть, даже невозможно найти.

Если же автобус, идущий налево, как раз в сторону ее университета, придет раньше – она ничего не станет менять. Оставит все как есть, будет учиться любить чужую для нее профессию, заставит себя плотнее вгрызаться в неподатливый гранит закона, перестроит свою мечтательную натуру, закалит ее в горниле неудач и ошибок, чтобы оправдать возлагаемые на нее надежды. Смирение – тоже дар, который люди привыкли недооценивать. В каком-то смысле это даже легче, чем прорубать себе дорогу в непроходимых джунглях мечтаний и фантазий. Тем более теперь у нее точно появился друг, не носящий масок – простой и понятный Донал. Может быть, вместе учиться будет веселее, может все дело было в отсутствии подходящей компании. Хотя до сих пор ни одна компания не принесла ей ничего, кроме разочарования.

В ожидании приговора она избегала смотреть на табло с расписанием автобусов, на черные жучки цифр на оранжевом фоне. Время, словно в насмешку ей, текло так же медленно, как на лекциях по уголовному праву, которому она боялась невольно посвятить полжизни.

А почему, собственно, ее судьбу должны решать автобусы?

Она исследует их уже больше года, знает почти все маршруты, они по-прежнему успокаивают ее, но уже не с такой легкостью, как раньше. Все давно шло, должно было органически прийти к тому, чтобы автобусы сменить на поезда. Просыпающийся пилигрим внутри нее робко показывает зубы, просит точить их все тщательнее. В этом, на первый взгляд, бесцельном движении вперед бесконечное бегство от самой себя в погоне за собой.

Где-то на пути к себе ее ждут пульсирующие гирлянды ночных городов, проплывающих за окном, зовущие за собой, как огни святого Эльма. Северные сияния и землетрясения, ревущие водопады и жерла плюющихся лавой вулканов, подводный мир и иссушающая пустыня, пряные джунгли и каменные клетки городов. В одиночестве исследовать нарисованные карандашом карты мира, осенние города и тихие номера отелей. Может быть, даже получится найти спутника на этой увлекательной тропе в никуда и повсюду. Ибо как бы мы ни храбрились, нам всегда нужен кто-то, чтобы разделить радость от увиденного. Даже ее любимый Алекс Супербродяга74 понял это, когда было слишком поздно.

Что же дальше: длинные грузовики, самолеты, корабли, космические шаттлы в бесцветные будние дни, когда резко захочется исчезнуть? Спонтанно улететь посмотреть могилу любимого писателя или на загадочное собрание картографов, как делала Патти Смит. Или на отдельный ото всех людей остров, как писал Гамсун в романе «Под осенней звездой». Под музыку в больших красных наушниках и биение неспокойного сердца. Записывая мимолетные мысли на полях книги или салфетке, выданной вместе с самым вкусным в жизни кофе. А если в какой-то момент и этого станет мало? Куда тогда бежать?

Автобусы все не приходили, и тогда она выбрала третий вариант: отправилась пешком куда глаза глядят. Почти бежала, промывая легкие теплым, предчувствующим приход лета воздухом. Как тайфун влетела в прохладное убежище вокзала. Подошла к экрану и стала изучать меню направлений. Швейцария, Франция или Италия? Можно и дальше.

Перед тобой открыты все дороги, Ева. Выбирай любую.

Личный дневник К.

21 августа

Снова новая тетрадь. Боюсь, когда я состарюсь, мне некуда будет их класть. Если у меня вдруг будут дети, они смогут найти их и прочесть. Пусть читают – мне почти нечего скрывать. А то, что есть, они все равно не расшифруют. Мои секреты благополучно умрут вместе со мной. Если я вообще умру теперь, узнав то, что я стремлюсь узнать. Впрочем, время покажет. Время – единственное, что имеет значение. Из него строились вселенные, города, судьбы и клетки моего организма.

23 августа

Звонила сестра вся в слезах. Когда она плачет, ее голос напоминает мне всхлипы раненой птицы. Они с матерью и братом уже две недели не ели яиц, масла, сыра и не пили чай, хотя в горах по утрам холодно и им необходимо греться. Нужно еще больше денег, а я пока жду зарплаты. Уже послал им все, что мог. В голове не укладывается, как моя страна, моя родина стала такой – разобщенной, бесприютной, опасной. Я смотрю на творящиеся там бесчинства, и в горле встает ком. Представляю, как однажды вернусь туда совсем другим, но знаю: уже никогда не будет, как прежде. Теперь я понимаю, как чувствовала себя моя мать, когда приехала в Венесуэлу впервые – больше никакого алмазного холода, голубых излучин фьордов, белых птиц, кружащихся в ледяном небе – только стекающая за ворот жара, чужие темные люди, новые законы. Не хотел бы я оказаться на ее месте. Теперь я знаю каково это – подстраиваться под реалии новой страны, терять свою индивидуальность, как вырвавшийся из рук воздушный шарик. Меня успокаивает только то, что в Женеве умер Борхес – это придает мне сил. Если даже ему здесь что-то понравилось, если он выбрал это место для такого священного действа, как смерть – я точно справлюсь.

27 августа

Это лето выдалось необычайно жарким – под окнами плавится асфальт, даже ночью нечем дышать. Я все больше времени провожу в лаборатории, работая над ДЕЛОМ, чувствуя себя почти растаявшим мороженым, которое в последнюю предсмертную секунду все же положили в холодильник. Пока все идет хорошо, согласно плану. К свету ламп вечером тянутся сонмы насекомых, а мне жалко их убивать, я всем даю приют. Никогда не пойму людей, которые давят их каблуком, прижигают сигаретой,