Дестини - Салли Боумен
Шрифт:
Интервал:
– Относительно его предприятий? Эдуард, откуда мне знать? Что за странные вопросы ты задаешь!
– Я просто подумал…
– Ну так не думай! И зачем ты вмешиваешься? Барон – Жан-Поль, а не ты. Когда кончится война, он обо всем позаботится. А тебе незачем об этом думать. И очень бессердечно спрашивать меня в такое время! Право, ты бываешь таким бесчувственным! Ну как ты можешь обсуждать его коммерческие дела в такое время?
– Его деятельность, мама! – Эдуард упрямо сжал губы. – Она так много для него значила! И я хочу чувствовать, что мы продолжаем его работу, что мы исполняем его волю…
– То, что ты хочешь чувствовать, никакого значения не имеет. И ты не имеешь права докучать мне в такое время. Я никогда не утруждала себя делами Ксави. И всегда считала, что он отдает им слишком много внимания. Чудачество, и ничего больше, все его друзья так думали. Он вполне мог бы посвятить себя своим поместьям, как они. Но маниакальное увлечение коммерцией, финансами – его я никогда не могла понять…
Она высокомерно вздернула голову. Эдуард внезапно почувствовал прилив гнева. Он встал.
– Неужели, мама? – Он смерил ее холодным взглядом. – Вы меня удивляете. Ведь вы выросли на коммерции, так мне казалось. Своим состоянием ваш отец был обязан стали, а не поместьям.
Прелестное лицо Луизы побагровело. Любые намеки на источник богатств ее семьи были давным-давно запрещены.
– Можешь уйти, – сказала она. – И пошли ко мне Жан-Поля! – добавила она, когда он пошел к двери.
Именно после этого разговора Эдуард начал замечать, что его отношение к матери изменяется. Прежде она ослепляла и озадачивала его, а ее холодность к нему, которую он не мог понять, только усиливала в нем желание заслужить ее любовь. Но теперь он – сознавая это – начал отстраняться и судить ее. Горе, вызванное смертью отца, обострило его зрение. Он смотрел на свою мать по-новому: хладнокровнее, бесстрастнее, и уже не подыскивал для нее оправдания, как прежде. Когда же несколько месяцев спустя он понял, что она уже нашла нового любовника, что-то в его сердце закрылось для нее навсегда. Он знал, что этого не простит.
У него возникло ощущение, что со смертью Ксавье все незыблемости в его мире исчезли: он жил теперь среди непрерывных перемен и сдвигов и уже ничего не знал наверное. Его преданность матери и преданность любовнице оказались обманутыми, твердые схемы мироустройства разлетелись вдребезги.
– Так случается, – ласково сказал ему Хьюго, когда Эдуард попробовал объяснить ему свои чувства. – Но все проходит. Не цепляйтесь за верования. Подождите, пока они сами вас не найдут.
– Ждать? – Эдуард поднял голову. – Но чего? Во что вы верите, Хьюго?
– Я? – Хьюго сухо улыбнулся. – Ну-у… Я верю в хороший кларет. И в папиросы «Собрание»…
– Не шутите. Англичане всегда шутят!
– Ну, хорошо. – Хьюго улыбнулся его серьезности. – Я верю в кое-что, о чем мы читали вместе. Я верю в трудолюбие. – Он помолчал. – Я верю в некоторых людей. Иногда.
– Но не в бога?
– Боюсь, что, в сущности, нет.
– В политику?
– О, политика! Ну, я верю в некоторые идеи… как вы, возможно, заметили. Но я отнюдь не убежден, что они способны заметно изменить мир. Прежде, пожалуй, верил. Но теперь – не очень.
– Ну, а любовь? – Эдуард уставился на него, и Хьюго опустил глаза.
– Эдуард! – Он вздохнул. – Нам следует поменьше читать стихи.
– Но вы же сказали, что верите в то, о чем мы читаем. Разве можно верить словам, если вы не верите в то, что эти слова обозначают?
– Я верю в них, пока читаю.
– А потом?
– О, потом! Потом я теряю уверенность. Эдуард передвинул книги через стол.
– Это маловато, – сказал он наконец бесцветным голосом, и Хьюго, чувствуя, что он имеет право на поддержку, серьезно посмотрел на него.
– Да, правда.
– И вам это ничего, Хьюго? – спросил Эдуард с силой. – Неужели вы не хотели бы во что-то верить? Разве вам не нужно ощущение цели?
– Ни в коем случае. Страшнейшая ересь. Заблуждение и капкан. Куда лучше видеть мир таким, какой он есть. – Хьюго отвернулся. – Лишь очень немногое выдерживает испытание временем. Значительная часть жизни – цепь случайностей. Мы выдумываем идеалы и веры, чтобы придать форму бесформенности. Любовь. Честь. Вера. Истина. Это только слова, Эдуард…
– Мне кажется, на самом деле вы не верите тому, что говорите.
Эдуард упрямо вздернул голову. Хьюго обернулся к нему, посмотрел на юное лицо и слегка пожал плечами.
– Может быть, и так. Не исключено, что вы правы. – Он помолчал. – Если я говорю зло и сардонично, то сейчас на это есть причины…
– Моя мать?
– Отчасти. Да, я же сказал вам, что мне было бы трудно перестать. Однако это нам обсуждать не следует. Не вернуться ли к Вергилию? Если вы намерены поступить в Оксфорд, вам надо проделать большую работу…
– Хьюго… – Что?
– Вы мне нравитесь.
– Прекрасно. Меня это ободряет. А теперь обратимся к четырнадцатой странице.
Эдуард наклонил голову, он сосредоточил внимание на словах и обнаружил, что они его успокаивают.
Потом он почувствовал, что благодарен Хьюго. Сухость и ирония помогали, они дарили ему новую отвлеченность, новый взгляд на жизнь под другим углом. Шло время. Он обнаружил, что способен раскладывать свои чувства и мысли по полочкам, чего прежде не делал. В конце концов оказалось вполне возможным скрыть тоску по отцу. Он замкнул ее в той части сознания, где складывались планы будущего; больше уже она не должна была воздействовать на его поведение ежедневно и ежеминутно. Он мог тосковать – и напиваться с Жан-Полем, он мог тосковать – и все-таки заниматься с Хьюго.
Когда как-то вечером после долгих недель меланхолического воздержания Жан-Поль обернулся к нему со стоном и сказал: «К черту, братик! Нам просто требуется женщина!», Эдуард сделал еще одно открытие: он был способен извлекать из совокупления большое наслаждение, не испытывая никаких эмоций или желания вновь увидеть эту женщину. Когда он сообщил о своем открытии Жан-Полю, его брат словно бы обрадовался.
– Ты взрослеешь. Ты наконец стал мужчиной, – сказал он, словно с запозданием поздравил его с поступлением в клуб избранных.
В этот момент эти слова были Эдуарду приятны. Он находился под большим влиянием Жан-Поля и позже обнаружил, что ближе всего они были друг другу именно тогда. Жан-Поль получил ту любовь и ту преданность, которые прежде отдавались их отцу, их матери и Селестине; некоторое время Эдуард был предан ему безоговорочно. Порой, правда, у него возникали сомнения. Он вспоминал клятвы Жан-Поля исправиться и видел, как скоро они были забыты. Он замечал, что его брат бывал груб, а иногда и жесток. Но преданность заставляла его закрывать глаза, и от одобрения Жан-Поля ему становилось тепло на сердце.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!