Джойс - Алан Кубатиев

Воодушевленный ответом своего персонального оракула, Джойс вдруг ощутил, что его мозг слился в какой-то странной связи с разумом Норы и даже его тело, казалось, ощущает то, что ощущала она. Впоследствии он назвал это «светоносной неизбежностью».

Отправившись к Норе, Джойс рассказал ей всё. А потом спросил:

— Тут есть кто-нибудь, кто понимает меня?

Нора совершенно правильно посчитала эту сентенцию формальным предложением. И ответила:

— Да.

И они тут же решили, что должны уехать вместе.

Шестнадцатого сентября он написал ей письмо. Почему-то довольно официальное, предполагающее, что они оба признали это решение необратимым:

«Мне кажется, что я веду битву за вас, где против меня все религиозные и общественные силы Ирландии и что кроме себя мне полагаться не на кого. Здесь нет жизни — ни естественности, ни честности. Люди живут друг с другом в одних и тех же домах всю жизнь, и в конце ее так же далеки друг от друга, как всегда… То, что вы решились стать со мной на ту же дорогу в моей суматошной жизни, наполняет меня огромной гордостью и радостью. Позвольте мне, милая Нора, сказать вам, как сильно я желаю, чтобы вы разделили со мной любое счастье, и заверить вас в моем глубочайшем уважении за ту любовь, которую я желаю заслужить и на которую мечтаю ответить».

Из письма можно понять, что она его полюбила первой, «за муки», а он ее — «за состраданье к ним».

Итак, Джойс мобилизует все силы для переселения на континент. Школа Берлица могла предоставить вакансию учителя английского или французского. Нашлась некая мисс Гилфорд, владелица агентства, якобы устраивающая на работу за рубежом преподавателей; она очень быстро, еще в сентябре, ответила на его письмо, что она зарезервировала ему место в школе Берлица и за скромное вознаграждение в две гинеи сообщит, в какой именно. Джойсу хватило здравого смысла быть осторожным, и он снесся одновременно со школой Берлица и с полицией города, откуда писала мисс Гилфорд. Никто из них не знал о такой конторе, но полицейские подтвердили ее благонадежность, и Джойс решил рискнуть — заплатить и дождаться адреса.

Перед отъездом, как всегда, посыпались хлопоты — объяснения с родичами Норы, только что узнавшими, что она затеяла, сбор денег и все такое. Между ними снова возникает напряжение, разряжаемое, как всегда, письмом. Рискнем начать переводить его на «ты»:

«Carissima[39],

только после ухода до меня дошло, почему была заминка между моим вопросом: „Твоя родня богата?“ — и твоей тягостной неловкостью после него. Моей целью было узнать, лишишься ли ты со мной тех удобств, к которым ты привыкла дома… Ты спрашиваешь меня, почему я тебя не люблю, но ты непременно должна верить, что я поглощен тобой, и если желаешь человека целиком, восхищаешься и уважаешь, то ищешь способы обеспечить его счастье любым образом, что и есть любовь — то, чем является моя привязанность к тебе. Я говорю тебе, что твоя душа кажется мне самой прекрасной и простой в мире, может быть, потому, что сознаю это, глядя на тебя — моя любовь или привязанность теряет всю свою жестокость…»

Джойс мог воспользоваться словом «любовь» с огромным трудом — оно слишком далеко отходило от его самодостаточности. Персонаж «Изгнанников» говорит: «Есть одно слово, которое я никогда не посмел бы сказать вам», и когда момент настает, выговаривает только: «Я глубоко к вам привязан…» Сама Нора вряд ли нуждалась в таких тонких различиях, какие Джойс проводил между любовью, влечением и благоговением. Сразу вспоминается та, кому она была доноршей, — Молли Блум с ее знаменитым «Oh rocks, — she said, — tell us in plain words»[40]. Но все, что нужно, она пока переводила для себя теми самыми простыми и не очень простыми словами.

В конце сентября возникли новые перспективы — для него работа в Амстердаме, для нее в Лондоне. Возникла идея задержаться в Лондоне и собрать денег для переезда в Париж: «Иногда эта наша авантюра меня почти забавляет. Весело думать, какой эффект произведет новость в моем кругу. Но к тому времени мы благополучно осядем в Латинском квартале, и они могут говорить что заблагорассудится».

И все-таки беззаботная готовность Норы его беспокоила. Прямо-таки девочка в летнем лагере, готовая идти в поход за маргаритками. Как многие мужчины, Джеймс Джойс ошибался. То, что он принимал за девичью безмятежность, было на самом деле железной решимостью. Нора Барнакл решила всё, приняла его целиком и готовилась принять то, что на нее обрушится вслед за этим. Отчасти Джойс это чувствовал. «Почему я не решусь звать тебя так, как все время зову в глубине сердца? Что мне мешает — может, то, что нет слова, достаточно нежного для твоего имени?» Но вместе с тем он не может избавиться от мрачных грез с ее участием…

Помощи решено было снова искать у литературных знакомств. Он расспрашивал Артура Саймонса, куда предложить «Камерную музыку», и по его совету направил ее в конце сентября Гранту Ричардсу. Йетсу он послал просьбу вернуть рукописи переводов «Перед рассветом» и «Михаэля Крамера» Гауптмана, если они не пригодились театру «Эбби»[41], и заодно попросил денег.

Йетс ответил сразу:

«Кули-парк, Горт, Голуэй,

2 октября.

Мой дорогой Джойс,

я не могу выслать вам ваши пьесы сегодня, потому что нынче воскресенье и почта не принимает пакеты. Я пошлю все завтра, но сам не дочитал. Одалживал их читать приятельнице, филологу-германистке, и она отметила, да вы и сами это знаете, что вы не слишком хороший германист. Однако я был намерен прочитать их сам и только что погрузился. Мне кажется, что мы вряд ли сможем использовать их в нашем театре. У меня есть уже перевод пьесы Зудермана, сделанный приятелем, страстно желающим заниматься такими вещами. Видите ли, сейчас у нас совершенно нет средств, из которых мы могли бы платить за подобную работу. Нам дали театр, но каждый пенни рабочего капитала заработан нашими спектаклями. Позже, надеюсь, мы сможем и платить. Еще я не уверен, что мы сможем сейчас работать с немецкими вещами. Публике мы должны дать ирландские произведения. Очень сожалею, что не могу помочь вам деньгами. Я сделаю все возможное, чтобы найти вам работу, но это все, что я могу для вас сделать.

Вш искрн

У. Б. Йетс».

Несмотря на этот и прочие отказы, Джойс радовался перспективам. В начале октября он писал Норе: «Какое чудесное утро! Рад сказать, что этот череп меня прошлым вечером не мучил. Как я ненавижу Бога и смерть! Как я люблю Нору! Конечно, эти слова тебя шокируют, благочестивое ты существо».

Последний общий побор, или обложение налогом на знакомство, начался с леди Грегори. Просьба о пяти фунтах встретила ответное предложение — посвятить ее в конкретный план его действий. Телеграмма от мисс Гилфорд пришла 4 октября, в ней содержалась инструкция быть в конце недели в Швейцарии. Джойс переслал ее леди Грегори и приписал: «Теперь я составил собственную легенду и строго ее придерживаюсь». Немедленно пришел перевод на пять фунтов с наилучшими пожеланиями. Джойс неутомимо добывал займы. Он говорил, что он не Иисус Христос и по водам ему не пройти.