Ярче солнца - Бет Рэвис

— Зачем? Что случилось? — Чтобы успеть за ним, мне приходится бежать. — Старший, что случилось?

— Барти опять создает проблемы. — Старший ударяет кулаком по кнопке вызова лифта. — Я не могу больше тратить время зря.

— Все это не зря, — возражаю я тихо.

Лифт открывается, и Старший, придерживая дверь рукой, смотрит мне в глаза.

— Я не сержусь на тебя, — прямо говорит он. — Но все эти «подсказки» не помогут кораблю.

Он заходит в лифт, бросая меня одну на пустом холодном криоуровне. Отчасти мне хочется, чтобы он остался, но я понимаю, что он нужен наверху. Медленно возвращаясь к запертым дверям, я думаю о том, что было бы, если бы Старшему не надо было руководить «Годспидом». Я бы, конечно, никогда не стала просить его отказаться от поста, о котором он всю жизнь мечтал… но, наверное, если бы ему не был так дорог его корабль, мне легче было бы поверить, что ему дорога я.

Вынимаю пленку из кармана. Возможно, Старший и прав.

Возможно, вся эта затея — просто бред.

Но… больше у меня сейчас ничего нет. Вот уже три месяца у меня ничего нет. Это первая искра надежды с тех пор, как я проснулась, и я не могу от нее отказаться. Я должна. Должна верить, что что-нибудь, хоть что-нибудь из всего этого выйдет.

Еще раз просматриваю видеозапись, проматывая слова и напрягая слух в попытке уловить в голосе Ориона какую-нибудь особенность, которая даст мне подсказку.

Голос Ориона, столь похожий на голос Старшего, заполняет коридор:

«Старейшина не хочет, чтобы кто-то узнал его тайну. Скорее всего, он даже меня не хотел ставить в известность, но… нужно было произвести починку на поверхности корабля… Я… я увидел то, что он не хотел мне показывать».

— Что бы ты ни увидел, — говорю я в лицо Ориону, — ты увидел это снаружи.

Наружу так просто не выберешься. Безвоздушное пространство только и ждет, чтобы задушить нас, раздавить легкие или глазные яблоки — ну, или что-нибудь в этом роде. Прикончить. Но… но есть вероятность, что за одной из оставшихся дверей хранятся скафандры.

Поднимаю глаза на шлюз, в который видно звезды. Ну, само собой, на корабле все приспособлено для того, чтобы можно было безопасно выходить в космос. Ведь проектировщики понимали, что в многовековом путешествии ему может понадобиться ремонт. В первом видео Орион назвал меня своим аварийным планом — так и у них тоже все предусмотрено. В коридоре четыре запертые двери. Одна ведет в оружейную, одна — к шлюзу… в одной должны храниться скафандры.

Возможности, которые передо мной открываются, настолько поражают меня, что несколько секунд я даже не дышу. А потом вспоминаю, что еще говорил Орион.

«Но тайна… должна остаться тайной».

Нет. Я хочу — я должна — дойти до конца. Должна узнать то, что узнал Орион. Потому что если его тайна поможет нам запустить корабль и добраться до планеты, она того стоит. Или если она докажет, что корабль уже никогда не полетит, мы заслуживаем знать. Незнание — вот что меня убивает. Есть ли у нас шанс, что что-то изменится? Осталась ли надежда?

Проигрываю видео еще раз.

Все же что-то не так с этой подсказкой. Что-то неправильно. Пленка вместо карты памяти. Текст на пустом экране плюс возраст видеозаписи… возможно, кто-то нашел ее и переделал, а потом записал сюда со старого носителя. Получается… с нами говорил не только Орион.

Кто-то другой забрал настоящее видео — настоящую подсказку.

— Зараза, — бормочу я, пока Марай зачитывает список всего, что уже успело за сегодня пойти не так. Я и был-то с Эми всего пару часов, но отклонять вызовы определенно не стоило.

Сначала, как только включилась солнечная лампа, Барти устроил в Регистратеке митинг. Второй корабельщик Шелби уже была там и сообщила Марай, а та попыталась предупредить меня. К тому времени, как она с остальными корабельщиками добралась до Регистратеки, Барти уже успел изложить всем свое видение того, как нужно управлять кораблем, добавив, что я к руководству непригоден. Тридцать человек одобрили его петицию, оставив под ней отпечаток своих пальцев.

Тогда Марай попыталась «арестовать» Барти, но мне кажется, она даже не до конца понимала, что вообще значит это слово, хотя мы все читали о полиции и гражданских конфликтах. Видимо, она подумала, что если просто очень громко крикнуть «Я тебя арестовываю!», то он перестанет, но он взял и загрузил петицию на пленочную сеть, так что к обеду ее прочли уже все на корабле.

У меня самого никакого обеда не было. В середине рабочего дня я был в Городе, стоял на столе в пункте распределения и объяснял, что стенная доставка еды по какой-то причине временно не работает. На протяжении всей моей речи Фридрик, управляющий распределением, смотрел на меня и ухмылялся, а я все вспоминал слова Барти, мол, революция начинается с того, что у людей отбирают еду. Наконец, включив режим общего вызова, я пообещал, что к ужину все получат двойную порцию, но никого такое решение не удовлетворило.

Еще через несколько часов, уже к концу дня, Док наконец соизволил вызвать меня в Больницу и рассказать, что кто-то вломился к нему в кабинет и украл запас медпластырей с фидусом.

— Какого же черта ты не сообщил мне раньше? — ору я.

Док съеживается.

— У тебя было много дел.

У меня вырывается рык — невнятный, нечеловеческий звук. Украденные пластыри многое объясняют — бегая из одного конца корабля в Другой, я то и дело замечал, как люди смотрят на меня украдкой и что-то шепчут, но решил, что они пересказывают друг другу манифест Барти.

Теперь ясно — они передают пластыри. Те, кто впал в депрессию — и многие другие, — отдают за них последнюю рубашку.

— Самое печальное, — говорит мне Док, пока я оглядываю его перевернутый вверх дном кабинет, — что это, должно быть, случилось вчера. Я не был тут с прошлого утра. Убийца Стиви, видимо, прикарманил пластыри после моего ухода.

Губы у Дока кривятся от отвращения. Даже не знаю, что его больше возмущает: то, что кто-то украл медпластыри, или то, что в кабинете теперь беспорядок.

— Я сознательно сделал пластыри с высокой концентрацией фидуса, — говорит он, — так что одного достаточно, чтобы быстро успокоить человека. Но проблема в том, что с такой высокой концентрацией…

— Трех хватит, чтобы его убить.

— Да. Они очень сильнодействующие… два пластыря… все замедляют. Работу органов. Слишком большая нагрузка для тела. Три — это смерть. Мне стоило уменьшить дозу, но я ведь думал…

— Думал, что сам будешь их прописывать.

— Я или Кит. Те, кто понимает опасность наркотика и может контролировать процесс. — Его голос звучит виновато и расстроенно. Но я виноват не меньше. Это ведь я одобрил использование пластырей.

Какое-то время мы оба молча смотрим на его разгромленный кабинет. Обычно в нем все так аккуратно и упорядоченно. Сейчас тут полный хаос. Стол валяется у стены. Дверцы шкафа разбиты, вокруг разбросаны пестрые пластыри — всех цветов кроме бледно-зеленого.