Рождение государства. Московская Русь XV–XVI веков - Михаил Кром

В Новгороде и Пскове местный патриотизм оставался господствующим умонастроением еще в середине XV столетия, незадолго до поглощения обеих вечевых республик формирующимся Московским государством. В этом плане весьма красноречив рассказ псковского летописца о пребывании в его городе новгородского архиепископа Евфимия в конце декабря 1448 года (Псков входил в новгородскую епархию). На третий день по приезде владыка служил в Троицком соборе поминальную службу. По словам летописца,

Но даже в тех случаях, когда средневековый книжник стремился выйти за рамки местных интересов, в его распоряжении не было иного понятия для выражения общерусского единства, кроме словосочетания «Русская земля», которое обозначало страну, религиозно-культурную общность, но отнюдь не государство. В течение нескольких веков политический идеал оставался тем же, что и в эпоху «Слова о полку Игореве» (конец XII столетия), — прекращение княжеских усобиц и единение князей перед лицом внешней угрозы (будь то набеги половцев, нашествие монголов или нападение иных врагов). Сосредоточение всей власти в одних руках в эту картину мира не входило.

Подобное мировоззрение сохранялось еще во второй половине XV века, т. е. в то самое время, когда Иван III, как мы знаем, энергично отстаивал суверенитет растущего на глазах Московского государства. Наглядный пример такого восприятия родины, при котором лояльность местным властям и почитание местных святынь сочетаются с тревогой за судьбы большой общности, именуемой «Русской землей» и никак не конкретизируемой в политических терминах и не локализуемой в пространстве, мы находим в «Хожении за три моря» Афанасия Никитина — замечательных путевых заметках тверского купца, побывавшего в Персии и Индии и умершего по дороге домой близ Смоленска в 1474 или 1475 году.

Описание отъезда в записках Никитина выдает в нем верного сына Тверской земли:

Но, как говорится, большое видится на расстоянии: во время долгих странствий купца посещали мысли о судьбе всей Русской земли: «А Русь Бог да сохранит, — написал он на тюрко-персидском наречии. — Господи, храни ее! На этом свете нет страны, подобной ей, хотя беи (вельможи, по-тюркски. — М. К.) Русской земли несправедливы. Да устроится Русская земля и да будет в ней справедливость».

Тревогой за судьбу Русской земли пронизан и другой памятник того времени — летописная «Повесть о стоянии на Угре», написанная, как полагают исследователи, в 1480-х годах в Ростове (возможно, по заказу местного архиепископа). Свое сочинение ростовский книжник завершил ярким патриотическим призывом:

Призывая своих соотечественников дать решительный отпор ордынцам, автор Повести напоминал о печальной участи других народов (болгар, сербов, греков, албанцев, хорватов, боснийцев и иных), ставших жертвой османского завоевания: им, по его словам, не хватило мужества, и они «погибоша, отечество изгубиша и землю и государьство, и скитаются по чюжим странамь бедне воистину».

В процитированной фразе обращает на себя внимание слово «государьство», едва ли не впервые употребленное в подобном контексте: выше автор вполне традиционно использовал понятия «отечество» и «Русская земля» как синонимы, а здесь он добавил в привычную формулу новый элемент — «государьство». Какую смысловую нагрузку нес этот элемент?

В конце XV века слово «государство» (а точнее «господарство») использовалось еще редко и означало власть и достоинство господаря (вспомним выражение «мое государство», которое московский летописец вложил в уста Ивана III в рассказе о взятии Новгорода в 1477/78 году). Поэтому в триаде «отечество — земля — государство», использованной автором «Повести о стоянии на Угре», первый элемент указывал на наследие предков, второй обозначал страну, а третий, надо полагать, — ее правителей, властей предержащих. Не случайно далее в том же тексте автор упоминает виденных им «своима очима» (своими глазами) «великих государей, избегших от турков со имением и скитающихся, яко странным (подобно странникам. — М. К.), и смерти у Бога просящих».

Так впервые под пером русского книжника возник дуализм «земли» и «государства», который в следующем столетии нашел продолжение в уже знакомой нам формуле «дела государевы и земские».

В летописных текстах первой половины XVI века слово «государство» расширило свое значение, но сохранило тесную связь с особой государя. Нередко оно обозначало престол. Например, в Летописце начала царства, составленном в начале 1550‐х годов, о покойном Василии III сказано, что он «быв на государстве на великом княжении после отца своего великого князя Ивана Васильевича всеа Русии 28 лет и тридесят дней и седм». «На государстве», как на престоле, можно было пребывать, и его следовало крепко «держать», не давая шанса другим претендентам. Так, арест удельного князя Юрия Дмитровского из‐за опасений, которые он внушал опекунам маленького Ивана IV, описывается в той же летописи следующим образом: