Самые голубые глаза - Тони Моррисон

— Небось, промокла насквозь? Иди-ка сюда, девочка моя. По-моему, я тебя предупреждала… — Туфли матери Дарлин валялись под стулом, боковые застежки на платье были расстегнуты.

Кое-кто из гостей высказал предположение, что стоит немного подождать — может, дождь кончится или немного ослабеет. Но те, кто приехал в крытых повозках, все же решили, что лучше двинуться в путь сейчас, пока дождь не разошелся вовсю. Чолли сразу прошел в бывшую кладовку, которую тетушка давно переделала для него в маленькую комнатку. Увы, на его кушетке мирно спали три младенца. Он снял мокрую одежду — виноват был не только дождь, но и та вода, что стекала с сосновых ветвей, — и надел старый комбинезон, пытаясь определить, куда сейчас можно было бы пойти, чтобы хоть немного поспать. Только не в спальню тетушки Джимми! Об этом и речи быть не могло. И потом, ее наверняка собираются занять дядя О.В. и его жена. Чолли достал из сундука какое-то одеяло, расстелил на полу и лег. На кухне кто-то варил кофе, и Чолли вдруг тоже остро захотелось горячего кофе, и сразу после этой мысли он крепко уснул.

Весь следующий день был полон хлопот: чистка и уборка помещения, подведение счетов и распределение добра тетушки Джимми. У всех углы рта были скорбно опущены, глаза туманились слезой, ноги ступали осторожно и тихо.

Чолли бесцельно слонялся по дому, время от времени выполняя чьи-то несложные поручения. Вся его слава понесшего тяжкую утрату, все тепло, которым взрослые дарили его накануне, теперь сменились резкостью, почти грубостью, что, впрочем, вполне соответствовало его настроению. Пережитое вечером продолжало его терзать; он все еще чувствовал свет карманного фонарика у себя на ягодицах, вкус недозрелого винограда на губах и руки Дарлин, скользящие по его телу. А когда ему удавалось ненадолго прогнать эти мысли, в голове сразу возникала странная пустота — такое ощущение бывает, когда тебе выдерут зуб: воспаленная десна еще помнит, каким он был гнилым, а язык уже невольно ощупывает освободившееся и еще немного жидковатое место, где раньше торчал зуб. Опасаясь наткнуться на Дарлин, Чолли старался не отходить далеко от дома, однако и атмосфера, царившая в комнатах покойной тетушки Джимми, была для него невыносима.

Ох уж это рытье в тетушкиных вещах, это обсуждение оставленного ею «состояния»! Мрачный, раздраженный, Чолли разжигал в себе ненависть к Дарлин. Но ему ни разу даже в голову не пришло направить свою ненависть на белых охотников. Нет, испытай он к ним подобное чувство, и сразу же почувствовал бы себя жалким, ничтожным червяком. Ведь это были взрослые белые мужчины с ружьями! А он был беспомощный чернокожий мальчишка. Хотя его подсознание знало то, о чем сознание даже не догадывалось, — ненависть к тем белым попросту сожрала бы его, сожгла бы ему душу, как кусок мягкого угля, оставив лишь хлопья сажи да дымок в виде вопросительного знака. Со временем Чолли предстояло открыть в себе эту ненависть к белым — но не сейчас. Ибо сейчас он испытывал лишь абсолютное бессилие, а вот в более поздние годы его ненависть сумела найти куда более приятный выход. Пока что вся его ненависть обрушилась на Дарлин, из-за которой и возникла эта чудовищная ситуация, которая стала свидетельницей его полного провала, его полного бессилия; которую он оказался не в состоянии защитить, укрыть от яркого, как сияние луны, света карманного фонарика, от этого противного «хи-хи-хи». Он вспоминал, как мокрая, так и не завязанная, лента Дарлин шлепала ее по лицу, когда они под дождем молча шли назад. Отвращение к себе и ненависть к ней терзали ему душу, заставляя дрожать всем телом. А поговорить было абсолютно не с кем. Старый Дубок в последнее время был постоянно пьян и мало что соображал. И потом, Чолли совсем не был уверен, что решился бы доверить старику свои сомнения. Чтобы рассказать все Дубку, именовавшему себя «убийцей женщин», Чолли наверняка пришлось бы немного приврать. Ему казалось, что быть просто одиноким намного лучше, чем неожиданно остаться одному.

В тот день, когда был назначен отъезд дяди О.В., и все было уже упаковано, и откипели все жаркие споры из-за того, кому что достанется, превратившись в нечто вроде липкой подливки из сока жаркого, Чолли сидел на заднем крыльце и ждал. Вдруг его осенило: а ведь Дарлин запросто может оказаться беременной! Это была абсолютно иррациональная, дикая, невесть откуда взявшаяся мысль, но Чолли тем не менее охватил страх. И он решил немедленно бежать.

Да, думал он, я должен немедленно это сделать, и совершенно не важно, что сегодня дядя собирается увезти меня к себе. Во-первых, расстояния между здешними городками настолько малы, что преодолеть их ничего не стоит; во-вторых, дядя ему не понравился — почему-то Чолли ему не доверял, — и в третьих, мать Дарлин в случае чего сможет запросто его отыскать в дядином доме, а дядя наверняка с удовольствием отдаст его на растерзание. Чолли прекрасно понимал, как это нехорошо — бросить беременную девчонку и сбежать. И тут же вдруг вспомнил — как ни странно, с сочувствием, — что его отец именно так в свое время и поступил. Что ж, теперь он его понимал. И ему пришла в голову вторая «гениальная» мысль: он непременно должен найти отца. Отец-то уж точно его поймет. Чолли помнил, что, по словам тетушки Джимми, отец вроде бы уехал в Мэйкен. И Чолли, имея в голове мыслей не больше, чем у только что вылупившегося цыпленка, решительно шагнул с крыльца.

Он уже успел немного пройти, когда вспомнил о сокровище; ведь тетушка Джимми давно уже кое-что ему оставила, а он об этом совсем позабыл. В дымоходе кухонной плиты, которой давно уже не пользовались, тетушка спрятала мешочек из-под муки, в котором, как она говорила, хранилось ее «сокровище». Чолли вернулся, незаметно проскользнул в дом и обнаружил, что на кухне никого нет. Покопавшись в дымоходе, он вытащил клубок паутины, комки слежавшейся сажи и, наконец, маленький мягкий мешочек. Денег было не очень много, и он пересчитал их: четырнадцать долларовых купюр, две двухдолларовых и много серебряной мелочи… В целом оказалось двадцать три доллара; этого, конечно же, должно было вполне хватить, чтобы доехать до Мэйкена. Как хорошо, как сильно это звучало — Мэйкен!

Убежать из дома чернокожему мальчику из Джорджии особого труда не составляет. Надо просто потихоньку выскользнуть из дома и идти. Когда наступит ночь, можно устроиться на ночлег в каком-нибудь амбаре или сарае, если, конечно, во дворе нет собак; а можно и на кукурузном поле или в пустой лесопилке. Есть, правда, приходится что попало и покупать в деревенских лавчонках дешевое пиво и лакричные леденцы, держа наготове историю о постигшем тебя великом горе, — это если кто-то из чернокожих взрослых заинтересуется; а белым и вовсе на тебя наплевать, хотя есть, конечно, такие, что ищут развлечений.

Когда через несколько дней Чолли понял, что оказался уже довольно далеко от родного дома, он немного осмелел и теперь вполне мог подойти, например, к задней двери какого-нибудь симпатичного домика и спросить у черной кухарки или у белой хозяйки, нет ли у них какой-нибудь работы — выполоть сорняки, вскопать землю, собрать овощи или фрукты, вымыть или вычистить помещение, — обязательно упомянув, что живет неподалеку. Задержавшись таким образом на неделю, а то и больше, в каком-то одном месте, он обретал возможность двигаться дальше. Так он прожил до конца лета и лишь в октябре добрался до города, который оказался достаточно крупным, чтобы иметь собственный автобусный вокзал. Чолли был в восторге; с пересохшим от волнения ртом он подошел к кассе для цветных и спросил: