Провокатор - Д. Н. Замполит

чернозема на семью – и вертись, как хочешь. И вертелись – уходили в города на заработки, занимались ремеслами, землепашествуя лишь по необходимости.

– Десятины по три, некоторые еще пару-тройку в аренду берут.

– А почему так получается, что с одной вроде бы земли у вас еле-еле сам-пять, а рядом – сам-пятнадцать? – я решил, что хватит ходить вокруг да около. – Причем не только здесь, вон, на Волге точно так же, у наших сам-десять, а у немцев-колонистов – сам-тридцать!

– Так то немцы! – дружно загалдели сельские. – Оне все по порядку делают! У них агроном же! Наделы большие, чересполосицы нет.

В голосах сквозило неподдельное возмущение и искренняя зависть.

– А что вам мешает? – гнул в нужную сторону Савелий.

– Эка, сказанул. У нас-то полоски по десятине в лучшем случае, да каждый сам себе на уме, – возразил четвертый, самый мрачный из всех, Павел Свинцов.

– А если объединить и обрабатывать сообща?

– Так передеремся же! – хмыкнул Свинцов. – Оно завсегда так случается. Каждый же свое гнуть будет! И агронома у нас нету!

Савелий с легкой насмешкой поинтересовался у него:

– И что, выходит, вас силком к собственному довольству тащить надо?

Мужики насупились и замолкли, Никифор помял бороду и наконец выдал:

– Нда, выходит, что без начальника никак…

– Мужики, а вот послушайте, что я вам предложу, – влез в разговор и я, отставив тарелку с дымящейся вареной картошкой и показывая на Митю. – Вот вам сидит целый агроном в начальники. Это раз. Вы собираетесь в артель. Это два. Выкупные платежи я беру на себя, но только если вы Дмитрия слушаться будете и никакого раздрая у вас не будет. Это три. Мы считаем, что сам-шесть можно получить уже в первый год, на это и рассчитывать будем. Это четыре.

– А непогода? А вымерзнет или градом побьет? – загалдели кузякинцы.

– Все, что недоберете до сам-шесть, я возмещу. И вообще все возможные убытки и протори в этот год я беру на себя, но за это чтоб слушались как отца родного и никакого своеволия. Еще раза два в месяц будет приезжать ветеринар, смотреть за вашей живностью.

– Че, такой же молодой? Да что он знает? – фыркнул Павел.

– Знает-знает. А чего не знает, у своих учителей спросит.

Кузякинцы замолчали. Видимо, в головах крестьян начали крутиться колесики и щелкать счеты – при таком урожае можно вздохнуть, да еще если выкупные не платить…

– Не, не выйдет, – после раздумья высказался Никифор Рюмкин.

– Почему же?

– Да кулаки наши не допустят, чтобы мы из ярма вылезли. Как начнем выбираться, сразу должок предъявят – и все, поминай как звали, – с этих слов Синцов, у которого были свои счеты с деревенской «элитой», еще больше помрачнел и начал ковырять блин вилкой.

– И много деревня должна?

– Ну… я три рубля, да Никифор пять, Давид, ты сколько? Тоже пять? – долгов Павел насчитал рублей сто пятьдесят на всю деревню.

– Ладно, выкуплю я эти долги, – даже без патентных доходов такое я потянуть смогу.

В глазах мужиков плеснулось недоверие. Еще бы, что-то дядя слишком добрый, не иначе облапошить собрался. Был бы я посторонним, послали бы на хрен и все, но за меня были свой для мужиков Митя и несбыточная мечта вырваться из нищей жизни. Так что спросили они почти в один голос:

– А тебе, анженер, зачем это надо?

Выкладывать идеологически верную причину о создании строя цивилизованных кооператоров было явно неуместно, поэтому пришлось озвучить более приземленную версию.

– Дело затеваю в Москве, большое, для него продовольствие нужно. На перекупов надежды нет, в любой момент могут цены вздуть или продать на сторону.

– Так купи землицу, да и дело с концом!

– Я американец, мне не продадут, нельзя. Вот и приходится придумывать, как вывернуться. Артель же – нам всем выгодна. Вам жизнь без долгов, мне поставки продовольствия.

– Хм… а барин что скажет, его же землю арендуем? – продолжал выискивать подводные камни Павел.

– Николай Карлович? Я говорил с ним, он мешать не будет, напротив, если у нас получится, он такие артели у себя будет делать – своих путейцев кормить.

С фон Мекком я действительно говорил про кооператив, как только стало ясно, что земля вокруг Кузякино – его и племянника Владимира. С последним, художником-любителем, я пару раз встречался в Литературном кружке, а вот встречу с дядей мне организовал Собко, который, кажется, лично знал всех железнодорожников в стране. Ну, во всяком случае, председателя правления Московско-Казанской дороги он знал точно. Николай Карлович был до кучи членом Русско-Американской торговой палаты, так что мы сразу нашли общий язык. Проектом его заинтересовал, особенно когда я намекнул, что надо будет в случае успеха заменять конское поголовье в артели на тяжеловозов, разведением которых он сильно увлекался.

Два штофа мы с мужиками-таки усидели и даже, к неодобрению тетки, закончили пением песен. Но до этого успели договориться о том, чтобы к декабрьскому сходу, на котором опять должны переделить землю, подговорить «годных» мужиков и выступить сообща. Главное было сохранить замысел в тайне, чтобы не всполошить кулаков.

В общем, порешили, к общему удовольствию.

После кузякинцев собрались и мы под ворчание тетки, что натащили сапогами, неделю не отмыть, но после расчета, когда я к невеликой сумме добавил сверху рубль, нас даже пригласили заезжать еще.

В Москве же меня ждало письмо от Эйнштейна, в котором Альберт доложил об успехах и просил разрешения издавать мини-бюллетень с нашими патентами для рассылки. Подумав, я отписал ему, что лучше в каждое письмо потенциальным интересантам вкладывать листовку-каталог – расходы вообще копеечные, а выхлоп может быть очень неплохой, тем паче что таких листовок можно вкладывать несколько. Глядишь, кое-какие фирмы и поработают забесплатно нашими агентами-распространителями – раздадут коллегам или знакомым.

Зима 1898–1899 годов

Щукин, с которым мы поддерживали контакт после знакомства в поезде и даже пару-тройку раз обедали, прислал билет в театр. К нему прилагалась записка, в которой Гриша меня прямо-таки заклинал «непременно быть» и что в театре сада «Эрмитаж» нас ожидает некое феерическое событие и вообще будет весь культурный бомонд Первопрестольной. Так что, несмотря на скепсис по отношению к сценическому искусству вообще и тем более к таковому конца XIX века, декабрьским вечером я отложил в сторону френч и обрядился в цивильный костюм, скроенный более-менее по моим лекалам, то есть несколько более удобный, чем прочие. Галстук, пальто, шапка – и в путь, по выработавшейся привычке все перемещения внутри Садового кольца я делал пешком. По дороге я вспоминал все, что знал о современном театре, и надо сказать, что