Черная камея - Энн Райс

Праздности он не выносил. Его единственным отдыхом была играна губной гармонике. Он купил мне несколько гармоник и научил довольно хорошоиграть. Но самую большую радость ему доставляла работа над каким-нибудь"проектом". Тогда он мог трудиться бок о бок с Обитателями Флигеля –двоюродными дедушками Жасмин, ее братьями и так далее – до самого захода, и яникогда не видел его за рулем какого-либо другого транспортного средства, кромелегкого грузовичка. Только когда умерла Милочка, он вместе со всеми отправилсяв город на лимузине.

Но мне кажется (и признаваться в этом больно), что Папашкане любил свою дочь Пэтси. Наверное, он относился к ней так же, как впоследствиии она ко мне.

Пэтси была поздним ребенком, теперь я это знаю, хотя в товремя как-то не задумывался о таких вещах. И когда я вспоминаю прошлое,рассказывая тебе эту историю, то сознаю, что для нее не нашлось места в этойжизни. Если бы она стала дебютанткой, подобно Милочке, что ж, возможно, всесложилось бы иначе. Но Пэтси родилась на ферме и пустилась во все тяжкие, атакого поведения Папашка, несмотря на свои деревенские привычки, вынести немог.

Папашка не одобрял в Пэтси решительно все – от распушенныхпо плечам и спине волос с пышным начесом до крошечных мини-юбок, которые онаносила. Он терпеть не мог ее белых ковбойских сапожек и не скрывал этого, а ещеговорил, что ее пение – сплошная глупость и что она никогда не добьется успехасо своим ансамблем. Во время репетиций он заставлял ее закрывать дверь гаража,чтобы "грохот" не мешал постояльцам. Он терпеть не мог ее вульгарныймакияж и кожаные куртки с бахромой и каждый раз не упускал возможностизаметить, что она выглядит как самое настоящее отребье.

Она не оставляла его колкости без ответа, кричала, чтообязательно заработает кучу денег, чтобы убраться отсюда к черту на рога, аоднажды во время ссоры с отцом разбила вазочку для печенья, полную шоколаднойпомадки, которую приготовила Милочка. Каждый раз, выходя из кухни, Пэтси незабывала громко хлопнуть дверью.

И все же я с самого начала знал, что моя мать была хорошейпевицей, – так говорили Обитатели Флигеля, это подтверждали Жасмин иМаленькая Ида, и даже Большая Рамона с ними соглашалась. По правде говоря, мнеи самому нравилось ее пение, и когда я играл во дворе, то украдкой, чтобы невидел Папашка, подбирался поближе к гаражу и слушал, как Пэтси подвывает под аккомпанементсвоего ансамбля. Только вот приходилось мириться с бесконечной чередой молодыхлюдей, тянувшихся на задний двор, – гитаристов и ударников. Я знал, чтоПапашка их всех ненавидит.

Иногда Гоблин начинал приплясывать под музыку Пэтси, и, какслучается со многими духами, танец его захватывал: он раскачивался из стороны всторону, смешно и глупо жестикулируя руками, и откалывал такие коленца, накоторые не способен ни один мальчик из плоти и крови. Он словно превращался вкеглю, которая пошатывается, но никак не может упасть, и я тогда чуть не умиралсо смеху, глядя на его трюки.

Я тоже пристрастился к этим танцам и, как его единственныйпартнер, пытался копировать все па. А когда Пэтси выходила из гаража перекуритьи замечала меня, то всякий раз кидалась ко мне, как коршун, и осыпалапоцелуями, причитая при этом: "И все же ты чертовски милый парнишка".Она как-то странно произносила эту фразу, словно соглашаясь со своимпротивником в споре, но ведь никто ей и не возражал, разве что этот спор онавела сама с собой.

Кажется, я считал ее своей двоюродной сестрой, и такпродолжалось дотех пор, пока шумные стычки Пэтси и Папашки не раскрыли мнеглаза.

Причиной жарких ссор между ними были финансовые проблемы.Папашка отказывался снабжать Пэтси деньгами, хотя, как я теперь знаю, в семьеих всегда было полно. Но Папашка заставлял Пэтси буквально выколачивать из негокаждый пятицентовик. Насколько я понимаю, Папашка отказывался вкладывать в неесредства как в певицу. Иногда их ссоры доводили меня до слез.

Однажды, когда я сидел за своим детским столиком в кухневместе с Гоблином, а Пэтси и Папашка затеяли очередное сражение, Гоблин взялмою руку, в которой был зажат карандаш, и вывел одно слово: "плохо".Я был рад тому, что написал он это совершенно правильно. А потом он придвинулсяко мне совсем близко и попытался обнять одной рукой, но в те дни его тело ещене было гибким. Я понимал, что он хочет утешить меня. Гоблин так старался, чтостал невидимым, но я все равно чувствовал, как он прижимается к моему левому боку.

В иные дни, когда Пэтси сражалась за деньги, Гоблин тянулменя из комнаты, и ему не приходилось прилагать для этого много усилий. Мы сним бежали наверх, в детскую, куда не доносился шум ссоры. Он мог подниматьсяпо ступеням со мной, а то вдруг исчезал и появлялся вновь уже на верхнейплощадке лестницы.

Во время ссор в кухне Милочка из-за своего смирения не смелапротиворечить Папашке, но время от времени подкидывала дочери деньжонок. Явидел это, а Пэтси каждый раз осыпала Милочку поцелуями и без концаприговаривала:

"Мамочка, даже не знаю, что бы я без тебя делала".

Потом она отправлялась в город на заднем сиденье чьего-либомотоцикла или на собственной машине – видавшем виды ободранном фургончике, наобоих бортах которого краской из баллончика было выведено: "ПэтсиБлэквуд". Тогда в течение по меньшей мере трех дней мы не видели Пэтси и встудии царила тишина.

Одним ужасным вечером я впервые осознал, что Пэтсиприходится мне гораздо более близкой родственницей, чем я предполагал прежде.Она и Папашка кричали друг на друга во все горло, и в какой-то момент он вдругзаявил:

"Ты не любишь Квинна".

А после добавил:

"Ты не любишь собственного мальчика. Будь ты хорошейматерью, в этом доме никто и никогда не услышал бы ни о каком Гоблине. Ему небыл бы нужен какой-то там Гоблин".

В ту же секунду я понял, что это правда, что Пэтси – моямать. Слова Папашки прочно засели в памяти, вызвав какие-то смутные чувства, именя вдруг разобрало любопытство: мне нестерпимо захотелось расспросить деда,выяснить, что он имел в виду. А еще от мысли, что Пэтси меня не любит, больпронзила грудь и живот, хотя до этой минуты мне, скорее всего, было все равно.

"Ты никудышная мать, вот ты кто, да к тому жешваль!" – тем временем продолжал вопить Папашка.

И тогда Пэтси схватила большой нож и набросилась на Папашку,но он одной рукой зажал оба ее запястья. Нож упал на пол. Пэтси в бешенствезаявила отцу, что ненавидит его и если бы смогла, то убила бы, что отныне емулучше бы держать ухо востро и что это не она, а он не любит собственногоребенка.