Христос был женщиной - Ольга Новикова

Времени уходит – уйма. Ведь расхваливать вроде бы не за что, разносить в пух и прах несправедливо. Значит, табу на все оценочные эпитеты, никаких «замечательный, удивительный, прелестный» или «глупый, заурядный, поверхностный», с помощью которых так легко имитируется страстное отношение к описываемому и камуфлируется полное невежество. Если уж взялась за работу, то хотя бы самой себе объяснить, что так задело в нескольких лицах.

Заметка получается необычной. Слишком содержательной для сайта, с которым Криста сотрудничает. Не формат. В итоге опус обкарнывают, про Еву сокращают… Полный вариант удается проартикулировать по радио и разместить в ЖЖ. Но и на него Ева не отзывается.

Не слышала, не читала?

У Евы до многого не доходят руки, в том числе и до откликов на Георгиеву выставку. Джазик собирал их в отельную папку на рабочем столе ноутбука, потом ему надоело напоминать, и он распечатал каждый журналистский чих и выложил стопку бумаги на кожу письменного стола.

Но и так не тянет взглянуть. Это все на такой периферии…

Даже диссертацией Ева теперь занимается из-под палки. Конечно, держит эту самую палку в своих руках, но все же… Столько сил уходит на то, чтобы доказать свои незащищенные прозрения, описать их научным, строго регламентированным языком… Зачем ей это?

Мысль все время гуляет налево от теории музыки в сторону никем пока не понятых глобальных процессов. Как? Что будет?

На практике же приходится заниматься спасением активов, думать, как обезопасить то, что удается выхватить из финансово-кредитного обвала… В процессе тактического маневрирования и идеи кое-какие наклевываются…

– Сокровище, чай готов. Тебе сюда принести или в столовой выпьем? – Тихий голос Павлуши попадает как раз в зазор между мыслями. Одна обдумана, вторая еще не пришла. Как это у него получается? По спине, что ли, угадывает, когда можно отвлечь?

Приятно…

За файв-о-клоком Павлуша пересказывает отзыв Кристы на выставку.

Говорит он, как всегда, сбивчиво, но так спокойно по отношению к автору, что Ева вдруг вспоминает науськивания Василисы. «Учти, он реагирует!» И ведь залезло в душу. Какая мура! Стыдно! Хорошо, что только отдалилась от подруги, а не выговорилась. Ведь даже на вернисаже Василиса что-то там вполголоса клепала на Кристу.

– Ха-ха-ха! – вслух подсмеивается Ева над собой.

Павлушины брови взлетают вверх. Откуда, мол, сарказм? Недоумевает, но молчит. И хорошо. Не станешь же ему объяснять, что чуть не приревновала. Ревность, недоверие портит мужчин и может навести ненароком на упоминаемую женщину. Присматриваться они начинают…

– Где трубка? – сердито спрашивает Ева. Негодует лишь на себя.

Павел и тут понимает. Несуетливо и безропотно приносит трубку стационарного телефона.

– Не этот! Мне мобильник нужен! Я же не помню ее номера! – неотходчиво кричит Ева.

Наконец связь установлена. В голосе Кристы – простая радость. И в основной партии ее нарратива, и в побочных нет и намека на обиду, на недовольство… Легко с ней. Ни разу не выясняли отношений. Но косвенно объясниться надо:

– Закопалась в диссертации, вот третью главу закончила.

– А первые уже написаны? – моментально включается Криста. Забыв о себе, как будто Евина докторская защита – ее первейшая забота.

– Да вчерне все пять глав набросаны, но там еще работы… Главное же: не очень понимаю, зачем трачу столько сил, столько времени…

– А в самом начале, когда бралась, понимала?

– Ну да… Ради свободы. В старости, если доживу… независимость необходима. Профессор, читающий лекции, более или менее свободен. А композитор рабски зависит от вдохновения. Нет его – и чем заниматься? Поэты, например, начинают алкоголически пить… Но месяц поглушишь себя, другой… А оно, вдохновение чертово, все равно не приходит. Некоторые без него начинают гнать мякину… Не дай бог…

– Понимаю… Хочешь иметь творческое занятие, в котором вдохновение – только составляющая его часть. Архитектор, прозаик, профессор… все они владеют ремеслом… Им не страшно, что сегодня «Муза посетила, – немного посидела и ушла!», – с узнаваемой хрипотцой декламирует Криста. – Тогда смирись, гордый человек! Ой!

В трубке – громкий стук.

– Что стряслось?

– Извини, я только что видела… Крысу!

– Хм, крыса… Тоже мне, диковина! Как-то сижу в лобби пятизвездочного отеля в Нью-Йорке… Вдруг из-под соседнего кресла мчится серая толстуха. Я бегом к портье, а он невозмутимо: «Да, мэм, их тут много… ничего поделать не можем…» Ну, поставь мышеловку. Или давай ко мне. Хочешь, Джазик за тобой приедет?

– Спасибо. Все-таки постараюсь с ней договориться.

Звонок Евы так будоражит, что Кристе не сидится на месте. С трубкой у уха она ходит по своим нероскошным владениям, останавливается у окна, смотрит на въезд в огороженный двор дома напротив. Рука шлагбаума взлетает вверх, но в узком горле не могут разъехаться два джипа-близнеца. Их пафосным хозяевам, наверное, неловко за одинаковую черно-металлическую одежку…

– …в старости… независимость…

Евины слова достают до самого нерва. Она правильно живет, стратегически, а я какими-то перебежками. От одной статьи к другой… Как будто меня бомбят, и я заслоняюсь мелкими работами…

Но не сейчас же о себе думать.

Криста с облегчением переключается на Еву.

Губы пересохли… Ноги идут на кухню за водой. Стоп! Из-под стола в сторону электрической плиты медленно движется темно-серое, почти черное животное. Не бежит, а плывет с чувством собственного достоинства, как балерина ансамбля «Березка». Оглядывается на Кристу.

Никогда еще ничьи глаза – такие маленькие к тому же – не смотрели на нее так злобно, так хитро, с такой холодной жестокостью и таким нахальным сознанием своей силы, как зеленоватые глаза этой незванки.

Криста захлопывает стеклянную дверь. С косяка сыплется штукатурка. Стук получается громкий, дребезжащий. Звуком она пытается прогнать ужас. Не вышло. Дрожащим голосом сворачивает разговор.

Надо немедленно что-то сделать.

Что?!

Проблема, вообще-то, не новая. Второй этаж. В прошлом феврале к ней приходило погреться целое мышиное семейство. Вели себя тихо. Не шуршали в присутствии хозяйки. Криста бы не обнаружила их, если б не макароны. Держала пакет на нижней полке стенного шкафа. Как-то надумала сварить, достала – а там труха и поломанные палочки. Ну, сбегала в соседний хозяйственный, купила мышеловку. Не садистскую гильотину, а домик, который только ловит пришельцев. Всех плененных выпускала на волю. Восемь раз пришлось одеваться и уносить их подальше от подъезда. Восемь стервецов. Самый маленький, миленький, какой-то игрушечный – с фалангу указательного пальца, – попался последним.