Почта святого Валентина - Михаил Нисенбаум

И было чему удивиться! Пышное, как прическа растамана, дерево, усыпанное черешней, — от одного только несчетного изобилия ягод делалось весело: сколько ни рви с ветки, все равно не убавится.

— Всю жизнь мечтала поесть черешни с дерева! Можно?

— Только попробуй!

— А чего сам лопаешь?

— Не могу удержаться.

— Ну и я тогда не смогу. Сереж! — Она обращалась к нему протяжно-вопросительно, как к старшему. — У меня маленькие брат и сестра, я тебе не говорила. Можно будет немного им повезти гостинцев? А?

— Сделаем.

Прохладные брызги хлестнули по ногам — фонтанчик плясал между грядок, вертя плетями сверкающих струй. Но куда холодней окатило, когда рядом с ажурной скамейкой обнаружилась пара литых резиновых сапог огромного размера. Ульяна застыла на месте:

— Тебе не кажется, что мы здесь не одни?

Соловец оглянулся по сторонам и молча протянул девушке медово-зеленый плод, растрескавшийся от спелости.

— Это еще что?

— Винная ягода. Инжир. Никогда не ела?

— Сушеный ела. Но он не такой совсем. Непохоже. Слушай, давай отсюда…

— Откуси и загадай желание!

— Мм… — лицо ее просияло удовольствием, — ну хорошо… Желаю еще инжира!

За очередным поворотом на садовом столе оказалась кофейная чашка, в пепельнице дымилась непогашенная сигарета. Кто-то здесь был — рядом, может быть, в шаге от них. Ульяна беспокойно огляделась, но увидела только новые дары райского сада. Бугристые груши, янтарные сливы, оранжевую мушмулу… А на этом дереве плоды и вовсе невиданные — огромные, ярко-зеленые, с желтыми макушками, красной лаковой кожурой… Что такое! Вот один плод раскрылся, расправил крылья и оказался попугаем, сердито прокричавшим что-то картавым голосом.

— Попугаи на свободе? Мы вообще-то где? О! Вон какая веточка! Сережа, достанешь?

— Достану, конечно. Подставляй! — И в Ульяну полетели ягоды — в ладони, на плечи, в волосы.

— Ах ты гад! Ну погоди. Сейчас я… Где у них тут дыни или свекла какая-нибудь! Получай, свиноферма! — Она хохотала и кидала в него сливами, сорванными цветами, пучками травы.

Вдруг, чего-то испугавшись, фрукты-попугаи, хлопая крыльями и вереща, начали падать вверх.

— Вы это… Стой! Стой, кому говорят! — раздался грубый окрик в глубине сада.

— Карпыч, ты чего, дуралей! — донеслось с другой стороны, из-за шпалер. — Положь ружье, пока беды не наделал!

Где-то совсем близко зашуршали листья.

— Вот сейчас я научу кого-то вторгаться во владения! Уж они у меня попомнят, — пропел тенор справа. — А ну-тко выбирайтесь отсюда, пакостники!

Ульяна взвизгнула, подхватила в одну руку туфли, другой вцепилась в рукав Соловца, и они понеслись сквозь хлещущие ветки и запахи, взметая золотистые фонтанчики опилок.

— Стой! Стой, чумовая! — За спиной раздался оглушительный выстрел.

— В мякиш сомну! Сотру в какао-порошок! — проревел пьяный баритон, и вновь грянул выстрел.

Что-то мягкое, шелковистое защелкало в воздухе и настигло бегущих, путаясь в волосах и щекоча шею: сотни мотыльков обрушились на парочку, сбились в голубую стайку и прянули куда-то вбок.

— Мы по билетам! — истерически хохоча на бегу, пыталась крикнуть Ульяна преследователям.

— По расхитителям частной собственности прямой наводкой… Огонь! — прогнусил тенор.

Треснуло из ружья, и на беглецов невесть откуда обрушился теплый ливень розовых лепестков.

— Скорей, в машину! — выкрикнул Сергей. — От винта!

Верный джип рванул с места, а в заднее стекло застучали, зашуршали «белочки», и «мишки в лесу» — шрапнель последнего выстрела. Оглянувшись, Ульяна успела разглядеть три удаляющиеся фигуры: мужчину в пиджаке на голое тело и в голубых кальсонах, толстую бабу в соломенной шляпке и давешнего прожженного стариканчика — все трое грозно потрясали вилами, ружьем, невесть откуда взявшимся бразильским флагом и что-то кричали им вслед.

Машина проносилась сквозь зеленое мельканье. Понемногу возвращались приметы города: стеклянный аквариум автоцентра, кирпичные руины завода, окна дальних многоэтажек в просветах листвы.

Раскрасневшиеся, они говорили наперебой, смеялись, хлопали друг друга по плечу: не было и следа смущенной неловкости, какая обычно разделяет едва знакомых людей на первой встрече. Приключение сделало их товарищами и подарило главный из личных паролей — «а помнишь?».

Ульяна повернулась, чтобы взять с заднего сиденья сумку, и вдруг завопила:

— Серега! Серега! Глянь сюда!

— Что там такое? Я за рулем.

Нет, он должен был увидеть это своими глазами. Ульяна перегнулась к заднему сиденью и, раскрасневшись, поставила себе на колени плетеную корзину с заботливо уложенными персиками, абрикосами, инжиром и россыпями крупной черешни. Сергей не удержался от изумленного смешка.

— Слушай, я не понимаю, — сказала Ульяна, отдувая прядь волос, — они за нами гнались, стреляли, ха-ха-ха, чужой сад… И тут корзинка эта. Откуда? Ты собрал? Я не заметила что-то.

— Нет, я не собирал. Только собирался.

— Помнишь, я про брата и сестру говорила? А потом такая кутерьма пошла, мы побежали как по сковородке…

— Ты же меня все время видела. Да и корзинки у меня не было никакой.

— Значит, они нас прогоняли, хотели розами пристрелить, а тем временем подбросили нам подарок? Какая глупость! Какая отличнейшая глупость! — Глаза ее сияли.

Потом был подвальчик в Чистопрудных переулках, который легко можно было осветить одной-единственной свечой, свежевыпеченные хлебцы в корзинке из бересты, до карего золота прожаренная форель, самоцветная прохлада в бокалах — обед без всяких прикрас. Но они были так голодны и веселы, что и еда была чудом и совпадением.

Разумеется, Ульяна понимала, что находится в самом центре грандиозного спектакля, и все, что творится сегодня, подстроено этим мальчиком. Как подстроено было и кофейное угощение, и шарики, и таймер на куртках дворников. Но кофе был настоящий, черешня тоже, а главное, настоящий был сам студент, какие бы миражи он ни затевал. Когда-нибудь она обязательно выведает все подробности, но не сегодня. Жаль только, что спектакль уже закончился. Или не закончился? Она внимательно посмотрела на Сергея Соловца, пытаясь прочесть в его лице, остались ли в запасе какие-нибудь сюрпризы, но не смогла. В любом случае, через час-полтора она должна вернуться домой.

Что же до студента, в чужом саду он понял, что в этом заговоре ему по душе роль заговорщика. Как только он принял для себя условие, что главный зритель — именно Ульяна и он отвечает за ее радость, ему уже не было страшно. Получится у них быть вместе или не получится — сейчас не главное. Главное — сделать все как можно лучше не для себя, а для нее. Соловец вспомнил, как Ульяна просила собрать гостинцы для брата с сестрой. Теперь для него это была не игра, не попытка завоевания девушки, но радость узнавания ее такой, какую нельзя не полюбить.