Ромовый дневник - Хантер С. Томпсон

Следующие несколько часов я провел в баре у Мартина. Вместе с нами за ленчем сидел его друг — еще один бывший морской пехотинец, который владел баром на холме в стороне от города.

— Пейте, — без конца приговаривал Мартин. — Все за счет заведения. — Тут он зловредно улыбался. — Или следует сказать — за счет мистера Зимбургера? Ведь вы его гость, не так ли?

— Так, — соглашался я и принимал на грудь еще порцию рома.

Наконец мы взялись за омара. Я сразу понял, что этот омар оттаивал еще с утра, но Мартин гордо заявил, что парни только-только его изловили. Тогда мне явилась картина того, как Мартин заказывает своих омаров в штате Мэн, дальше отрывает им клешни и запихивает ракообразных в морозилку, где они лежат, пока он не скормит их гостям Зимбургера, после чего аккуратно внесет их в расходный лист. Один журналист — сорок долларов, включая трудовые затраты на увеселение.

После того как я съел двух «лангустов», пропустил несчетное количество бокалов и до предела устал от болтовни, я встал, собираясь уйти.

— В какую сторону отель? — спросил я, нагибаясь за своим кожаным саквояжем.

— Идемте, — сказал Мартин, направляясь к двери. — Я подброшу вас до «Кармен».

Я последовал за ним до микроавтобуса. Мы проехали примерно три квартала вверх по склону холма до низенького розового здания с вывеской «Отель Кармен». Заведение пустовало, и Мартин велел хозяйке предоставить мне лучший номер; это тоже за его счет.

Прежде чем уйти, он сказал, что завтра утром отвезет меня на Сент-Томас на катере.

— Придется сняться около десяти, — добавил он. — Мне там в полдень надо с одним приятелем встретиться.

Я знал, что он лжет, но это не имело никакого значения. Мартин был как тот автомеханик, который только-только обнаружил страховую компанию, или как тот простофиля, что спятил на первом же подсчете расходов. Мне показалось, что недалек тот день, когда они с Зимбургером друг друга разоблачат.

Лучший номер в «Кармен» стоил три доллара и имел балкон с видом на городок и бухту. Я напился и наелся до отвала, а посему, едва войдя в комнату, немедленно бросился на кровать и заснул.

Через пару часов меня разбудил стук в дверь.

— Сеньор, — послышался голос. — Вы обедаете с сеньором Царь-рыбой, нет?

— Я не голоден, — сказал я. — Я только-только ленч съел.

— Си, — отозвался голос, и я услышал быстрые шаги вниз по лестнице. Было еще светло, и я никак не мог снова заснуть, так что вышел из номера в надежде раздобыть бутылку рома и немного льда. В одном здании с отелем располагалось что-то вроде продуктового склада, полного алкоголя. Ухмыляющийся пуэрториканец продал мне бутылку рома за доллар и упаковку льда за два доллара. Я заплатил и поднялся обратно в номер.

Смешав себе выпивку, я вышел посидеть на балконе. Городок по-прежнему казался заброшенным. Далеко на горизонте виднелся соседний остров Кулебра, и откуда-то с той стороны доносились гулкие раскаты взрывов. Я вспомнил слова Сандерсона о том, что Кулебра — полигон для бомбометания флота Соединенных Штатов. В свое время это было волшебное местечко — но не теперь.

Я уже минут двадцать просидел на балконе, когда внизу по улице прошел негр с маленькой серой лошадкой. Цокот копыт разносился по городку будто пистолетные выстрелы. Я наблюдал, как парочка гремит себе дальше по улице и исчезает за гребнем небольшого холма. Цокот доносился еще долгое время после того, как они скрылись из вида.

Затем я услышал другой звук — приглушенный ритм шумового оркестра. Уже темнело, и я не мог понять, с какой стороны доносится музыка. Звук был негромкий, притягательный, и я сидел полупьяный на балконе и слушал его, чувствуя себя в ладу с миром и с самим собой, пока холмы у меня за спиной переливались алым и золотым в последних, косых лучах солнца.

Затем наступила ночь. В городке зажглись немногие огни. Музыка доносилась с длинными перерывами, словно между припевами кто-то что-то объяснял музыкантам, а затем они начинали снова. Внизу на улице раздавались голоса, и время от времени я слышал цокот копыт еще одной лошадки. Изабель-Сегунда казался активнее ночью, нежели на протяжении долгого, жаркого дня.

Пребывание в таком городке заставляет человека чувствовать себя Хамфри Богартом: ты прибываешь на прыгучем самолетике и невесть почему получаешь отдельный номер с балконом, выходящим на городок и бухту; дальше ты сидишь там и пьешь, пока что-нибудь не случается. Я чувствовал чудовищную дистанцию между собой и всем, что реально. Вот он я на острове Вьекес, местечке столь ничтожном, что я даже не подозревал о его существовании, пока мне не сказали сюда явиться, — сижу, доставленный сюда одним психом, и ожидаю, чтобы другой псих меня отсюда увез.

Был самый конец апреля. Я знал, что в Нью-Йорке сейчас теплеет, что в Лондоне влажно, что в Риме жарко, — а я торчал на Вьекесе, где всегда было жарко и где Нью-Йорк, Лондон и Рим оставались всего лишь названиями на карте.

Тут я подумал про морских пехотинцев — «в этом месяце — никаких маневров» — и вспомнил, зачем я здесь. Зимбургеру нужна брошюра… ориентирована на инвесторов… твоя задача — продать это место… не опоздай, иначе он…

Мне платили двадцать пять долларов в день за то, чтобы я разрушил то самое место, где я впервые за десять лет почувствовал себя дома. Платили за то, чтобы я, так сказать, нагадил в собственную постель. И я оказался здесь только потому, что напился, был арестован и таким образом сделался пешкой в какой-то ответственной дребедени по спасению престижа.

Я долго сидел на балконе и думал про множество всякой всячины. И прежде всего в эту всячину затесалось подозрение, что мои странные и неуправляемые инстинкты могут со мной сотворить, прежде чем я получу шанс стать богатым. Независимо от того, как мне хотелось всех тех вещей, на покупку которых требовались деньги, какой-то дьявольский поток нес меня в противоположном направлении — к анархии, бедности и безумию. Таким образом рассеивалась дурманящая иллюзия, что человек может прожить достойную жизнь, не сдавая себя в наем в качестве Иуды.

Наконец я окончательно напился и отправился в постель. Утром Мартин меня разбудил, и мы позавтракали в аптеке-закусочной, прежде чем отбыть к Сент-Томасу. Денек был яркий и голубой — переправа получилась знатная. К тому времени, как мы вошли в бухту Шарлотты-Амалии, я забыл и про Вьекес, и про Зимбургера, и про все остальное.

Мы все еще были в открытых водах, когда я услышал шум. Остров нависал над нами как огромный травянистый холм посреди океана и оттуда доносился мелодичный перестук стальных барабанов, непрерывный рев моторов и множество выкриков. Шум сделался громче, когда мы вошли в бухту, и между нами и городком оставалось еще полмили голубой воды, когда я услышал первый взрыв. Затем еще несколько — один за другим, быстро-быстро. Я слышал крики людей, вой труб и постоянный ритм барабанов. В бухте стояло тридцать-сорок яхт; аккуратно проведя между ними катер, Мартин нашел свободное место у пирса. Я схватил саквояж и выпрыгнул на твердую землю, крикнув Мартину, что тороплюсь кое с кем встретиться. Он кивнул и сказал, что тоже спешит; ему якобы требовалось подойти к Сент-Джону и повидаться с одним человеком по поводу катера.